Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира - Флавиус Арделян Страница 6

Но тут, дорогой мой странник, наступает ночь, и надо нам устроить привал вон у тех скал, видишь? Дам я отдых своим костям, а ты – плоти своей, чтобы завтра отправиться в путь бодрыми и сильными, охочими до новых историй.

* * *

Скелет Бартоломеус Костяной Кулак остановил кибитку под сенью старых скал, а потом развел костер из хвороста, собранного одноглазым путником. При свете луны сели они у огня и прислушались к ночным звукам.

– Прекрасный мир открывается ночью, когда прячется тот, что существует днем, – сказал Бартоломеус и зажег длинную трубку.

Густой и тяжелый дым с древесным запахом выходил из-под складок его одежды, вырываясь меж костями, и скапливался над весело горящим костром. Путник открыл дорожный мешок и разложил на земле еду: кусок хлеба и пастрому, флягу с пивом и яблоко; он предложил Бартоломеусу угоститься, но скелет впал в странную задумчивость и продолжал посасывать трубку, не говоря ни единого слова, до того момента, когда полночь осталась далеко позади. И сказал он так:

– Теперь, славный путник, я надеюсь, что моя история тебе пришлась по нраву, ибо я еще многое могу поведать, и было бы жалко обрывать рассказ прямо сейчас, когда ты узнал про рождение и детство того, кто основал город, куда мы оба направляемся, словно два старых друга, хотя познакомились только что. Мы оставили маленького Тауша на распутье между матушкой и Мошу-Таче – нехорошо, если забудем о нем и продержим там слишком долго в забвении. Завтра снова отправляемся в путь, и с нами оживет история – вот так миры порождают миры, а жизни – новые жизни. Но где есть Мир, там и не’Мир, а где жизнь – там и смерть, и человек ко всему готов. Так давай же мы с тобой отдохнем и приготовимся к тому, что нас ждет. Закрывай, значится, свой единственный глаз, дорогой мой пилигрим, и отдохни до утра, а я послежу за огнем и за тем, чтобы ты расплатился за путь и историю именно так, как мы и столковались.

И человек, растянувшись возле костра, тотчас же уснул в тепле. Бартоломеус Костяной Кулак склонился над ним и в ту первую ночь путешествия пилигрима и скелета к Альрауне заплатил путник за первую часть пути. Бартоломеус начал снимать плоть с ног мужчины – сначала с левой, потом с правой, неторопливо, вдумчиво, и в каждом надрезе, который он делал, чувствовался опыт многих лет, десятилетий, веков. Каждая мышца, большая и малая, каждое сухожилие и вся кожа – от ягодиц до пят – покинули кости, которые облекали, и проворными пальцами Бартоломеус заботливо перенес все на собственные ноги. Ночь напролет трудился скелет, обдирая ноги пилигрима, и тем самым взимая с него первую дорожную плату, которую установил сам.

Когда взошло солнце над древними скалами, разбудил Бартоломеус пилигрима и, забравшись снова в кибитку, опять пустились они в путь к городу святого Тауша. Добрых два часа глядел путник только вниз – то на собственные кости, то на свежую плоть на ногах скелета, глядел и глядел, ни слова не произнес, пока не начал Бартоломеус вновь рассказывать историю маленького Тауша с того места, где остановился прошлым вечером. И вот что он рассказал…

В которой мы узнаем про Мошу-Таче и его учеников, о том, как Тауш начал с ними жить, и еще о бедолаге Данко Ферусе; маленький святой творит мир

Все в Гайстерштате и не только слышали про Мошу-Таче, но мало кто видел его собственными глазами. А вот кого люди видели, причем не раз, так это его учеников, которых можно было легко узнать с большого расстояния: мальчики и парни в возрасте от десяти до восемнадцати лет, бритоголовые, зимой и летом – в серых одеждах ордена и кожаных сандалиях, которые мастерили собственными руками. Они ходили группками по двое-трое, изредка в одиночку, вечно погруженные в непонятные раздумья; целеустремленно рыскали по рынку в поисках съестных припасов, собирали травы вдоль стен или шли сами не зная куда, получив во сне указания от своего древнего учителя. Я это говорю, дорогой мой путешественник, потому что сам был одним из них в юности, и более того – оказался в числе посланцев, что явились в тот день, неся в мыслях и нутре желание славного Мошу-Таче сделать маленького Тауша одним из нас, ибо о маленьком святом теперь говорили на всех ярмарках и в каждом медвежьем углу.

Мы с еще двумя братьями вышли из кодр [5] и явились в Гайстерштат, где на нас глядели с любопытством, а девушки – пылко, потому что были мы парнями крепкими и ладными, привыкшими к труду и телом, и умом, но нам даже в голову не приходило ответить на призывные взгляды смуглянок, ибо во сне получили мы строгий наказ привести Тауша к Мошу-Таче, а взамен оставить его матери яйцо. Я не знал, что задумал Мошу и для чего требовалось яйцо, но прижимал его к груди, и когда женщина открыла дверь, протянул ей. Я и сейчас не знаю, но оно давным-давно испортилось… Обрадовалась мать Тауша, что нашел он свое место в жизни, ибо после всех его уходов, с предшествующей немотой и нынешними рассказами, которые он рождал один за другим, мальчик так и не пошел в школу. И еще знала женщина, как знали все матери по всей Ступне Тапала в те времена, что если властителю с другого берега Слез Тапала придет в голову затеять войну и на этом берегу, ее мальчик спасется только рядом с братьями, в лесу.

– Мошу-Таче узнал, какая благодать снизошла на Тауша, – сказал один из учеников, – и считает, что должен мальчик занять свое место у его ног. Примите это яйцо взамен и ни в чем не сомневайтесь.

Я отдал яйцо, и женщина начала плакать слезами горя и радости одновременно; радости, потому что вот и Тауш наконец-то нашел свое призвание в Мире, как любой молодой и красивый мальчик, а печали – потому что оставалась она одна в доме, и перед глазами у нее опять встало раздавленное тело мужа, как будто возник он там, на пороге, рядом со всеми, перемолотый упавшими камнями.

Тауш позволил себя увести и всю дорогу повторял, что прошло слишком много времени, что он уже давно ждал братьев. А мы молчали и думали все как один, до чего странного мальчугана ведем к своим – разговаривает с букашками, лечит домашнюю птицу и направляет людей в смерти. Сильный ребенок. Но мы знали, что Мошу-Таче мудр, и еще знали, что все будет хорошо. Оно и было. До той поры, пока не перестало.

Мошу-Таче и его ученики жили в Деревянной обители в лесу возле Гайстерштата. Никто понятия не имел, когда именно старик появился в этих дебрях и чем занимался раньше. Ученики приходили к нему в десять лет и уходили в восемнадцать, вступая на путь через равнины с определенной миссией для каждого; но об этом позже. И так далее, и тому подобное. Нас было мало, не больше тридцати мальчишек и парней, и мы заботились о нашей маленькой обители, а с ней – обо всем Мире. Вижу, как ты от нетерпения аж подпрыгиваешь, хочешь, чтобы я рассказал тебе про житье-бытье у Мошу-Таче, и я расскажу. Ведь мы так и договорились, дорогой мой одноглазый путник.

Эх, пилигрим, тяжело нам было. Ученики приходили туда мальчишками, как я уже говорил, в возрасте десяти лет – детьми, которые только начали созревать, – а уходили мужчинами, широкоплечими и мудрыми, в свои восемнадцать, за каких-то восемь годков, изучив столько, сколько другие не успеют и за восемьдесят. Спали в маленьких деревянных бараках, но только с тринадцати лет, а до той поры дремали, как могли, пару часов на рассвете в маленькой яме, вырытой в земле, покрытой хворостом и листвой, мхом и навозом. Там дрыхли с шести утра до девяти. Только представь себе, путник, как дорог сон десятилетнему сопляку, который всего-то три часа в день может преклонить голову, а все остальное время должен лишь трудиться. Поначалу, в первый год, каждый спал как мог то в кодрах, то на кухне; а когда доходило до края, любой валился там, где настигал сон, так-то. Тут же появлялся кто-то из старших и лупил тебя палкой по спине, по ногам, так что потом ты уже не мог лежать от боли, даже если бы разрешили. Но всякий из нас через некоторое время к такому привыкал, ведь человек привыкает и к хорошему, и к плохому.