Берег дна - Вячеслав Шульга Страница 6

На следующей же остановке Маша сошла. Перешла шоссе обратно. Наступала более сложная фаза плана — ловля попутки до Дитяток. День был в самом разгаре, ярко светило наконец освободившееся от путы туч осеннее солнышко. Хотя ветерок был все же прохладный, но Маша, как любой самоуверенный подросток, не сомневалась, что замерзнуть не успеет. Деньги у нее есть, заплатить она сможет, сейчас не ночь — и всяких маньяков можно не бояться. Да и в Дитятки ездят только благородные люди, почти такие же благородные, как сталкеры. Про то, что сталкеры очень благородные, Маша читала в беллетристике и еще в газете «Мидянская правда» в заметках знаменитого журналиста Василия Горихова. На этом познания Маши о сталкерах и заканчивались, разве что еще из заметок Горихова было ясно, что любимый напиток сталкеров — коктейль «Хемуль», получаемый из мескаля, настоянного на хитрых червеобразных артефактах. А Мотя, когда бывал у Титаренок дома, ничего про зону не рассказывал. Точнее, Маше не рассказывал. А с Машиным отцом они доставали из морозильника бутылку, запирались на кухне и гудели там до утра.

Первые несколько машин, в основном легковушек, просто проигнорировали поднятую руку. Маше даже пришлось чуть пройтись по шоссе от остановки — возле остановки на трассе была лужа, и проезжающие транспортные средства так и норовили окатить девочку грязной осенней жижей. Ветерок не стихал — Маше становилось зябко. И кто придумал делать остановки в чистом поле, да еще ни одного киоска рядом? Хоть бы чаю попить горячего! Маша достала из рюкзачка пакетик орешков, почему-то вспомнила журналиста Горихова и стала потихоньку потреблять сей калорийный продукт, не забывая салютовать проезжающим автомобилям.

Наконец было повезло. Обшарпанная бортовая «Газель» притормозила, из нее высунулась небритая носатая физиономия, и, цыкнув зубом, вопросила: «Куда тэбе, дэвочка, маладая-красывая?» Ноги сами отнесли Машу метров на двадцать назад, подальше от сального взгляда. Водила разочарованно плюнул, но больше ни на что не решился — «Газель», фырча и дымя, скрылась за горизонтом.

Маша вдруг почувствовала, что уверенность начинает покидать ее. Вот ведь, рядом Милкина дача, там шашлыки, там костер, там можно клево потусоваться… Провести ночь в тепле, а завтра утром придумать что-нибудь еще — и рвануть. А папа… Его несколько месяцев не было, подождет еще денек, в конце концов. Маша ругала себя, обзывала всякими словами, пытаясь бороться с таким вот внутренним голосом, съедавшим ее решимость. Потому что был еще один внутренний голос (надо же — а их ведь целых два, внутренних голоса, хмыкнула Маша), который ясно давал понять: надо спешить, иначе может что-то случиться.

Внутреннюю борьбу между ангелом и бесом в Машиной душе решил счастливый случай. А точнее, дальнобойный КАМАЗ, тормознувший на инстинктивно поднятую Машину руку.

— Куда тебе? — пожилой усатый водитель вызывал невольное доверие. Лицо было усталое и доброе.

— В Дитятки, дяденька, не подбросите? — Маша скорчила умильно-просящее выражение, как у кота из «Шрека-2». — У меня деньги есть, не беспокойтесь… Сколько надо?

— Да какие, дочка, деньги? Все равно туда еду. Залезай!

Маша торопливо впрыгнула в кабину, уселась на пассажирское сиденье. В кабине было жарко, и Маша даже немного поежилась от накатившего тепла.

— Замерзла? — посочувствовал водитель. — Ничего, сейчас согреешься. И что, позвольте узнать, столь юная леди делает на трассе вдали от цивилизации в холодный осенний день? Кстати, меня дядя Ираклий зовут. А тебя?

— А меня — Маша! А вы куда едете в Дитятках? На КПП? — Маша попыталась увести разговор в сторону.

— Нет, я на склад к бабе Нате, товар везу. Аж с Одессы, из порта. — Видимо шофер полагал, что раз уж Маша едет в Дитятки, то она без сомнения должна знать, кто такая баба Ната.

Маша немного подумала и решила не переспрашивать, кто же такая эта знаменитая старушка.

— Ну а все-таки, к кому едешь и как тут оказалась? — Шофер не унимался, похоже, ему просто хотелось поговорить, как и любому дальнобойщику-одиночке. Сенсорное голодание — этот термин был Маше знаком из уроков национальной социопсихологии.

Маша тихонько вздохнула и приготовилась врать. Она вообще не ожидала от себя такого. Вроде и дома, и в школе никогда не отличалась способностями к устному сочинительству. Тут ее на лопатки клала даже Милка, особенно когда плела девчонкам, какого она парня встретила на прошлой неделе, и как этот парень на Милку посмотрел, потом пригласил потанцевать, потом позвал на свидание, а Милка не пошла… А теперь Маша слушала себя и поражалась, как складно у нее получается…

— Ой, дядя Ираклий, тут такое было! Ехала я, значит, в Дитятки, а автобус такой дурацкий, развалина полная, да еще шофер дурацкий дурак — как начал курить, а у меня аллергия, а он еще дрянь какую-то курит дурацкую, а я ему говорю: не курите, а он молчит, я опять говорю, а он молчит, я тогда кричать стала, что мне плохо, а он, дурак дурацкий, меня взял и высадил. Жди другого автобуса, говорит, а я не могу за рулем не курить, а если не буду курить, то обязательно врежусь. А тут бабка какая-то дурацкая за него встала — не надо врезаться, говорит, иди, девочка, отсюда…

Маша ненадолго прекратила разыгрывать дурацкую дурочку. Впереди показался поворот на Пироговичи, и у бара до сих пор стоял «ситроен» с Милкой на борту. Похоже, Петя решил не ограничиваться парой кружек. Маша ему не позавидовала — разъяренной Милки даже учителя боялись, а в том, что Милка в ожидании брата налилась злобой по самую макушку, Маша не сомневалась. Когда проезжали «ситроен», Маша сделала вид, что у нее развязался шнурок, и пригнулась, якобы завязывая. Не дай бог Милка заметит.

До Дитяток оставалось чуть больше двадцати километров.

Яркий свет пробивался через веки и однозначно намекал — уже утро. Или даже день. Но разлеплять веки ой как не хотелось. Почему-то казалось — как только откроешь глаза, сразу на организм обрушатся все прелести похмелья. И окажешься, как любит говорить Боцман, «вдали от самочувствия». Но вставать все-таки надо. Нас ждут великие дела. Сюр поднялся и сел на кровати — пока не открывая глаз. Нашарил под кроватью пластиковую бутылку с минералкой, открыл на ощупь. Живительная влага вступила в неравную борьбу с сушняком. Все. Пора. Сюр открыл глаза и понял, что был прав. Свет кинжалом разрезал мозг на мелкие кусочки и каждый из них начал пульсировать болью.

— Так. Алказельцер, потом пиво! Или пиво, потом алказельцер! — простонал Сюр в пространство. В квартире никого не было, да и не должно было быть. Семья, точнее — бывшая семья, обитала в Киеве, а здесь, в Дитятках, Сюр жил один.

Пространство ехидно молчало. Оно уже знало, что пива нет. Не просто «пива нет», а ПИВА НЕТ! Таблетка алказельцера шипела в стакане слишком громко, добавляя болезненной пульсации в мозг. Шипение из ехидного превратилось в издевательское, когда Сюр убедился, что пива действительно нет. И даже рассола в холодильнике нет…