Королеву играет свита - Светлана Успенская Страница 6

Как и раньше, при жизни Тарабрина, он являл чудеса преданности. Он бегал в магазин за кефиром, пел дифирамбы красоте Нины Николаевны, целовал ручки «сладкой» Дашеньке и опасливо старался приручить звереныша Ирочку.

Нина Николаевна диву давалась. От Макса она никак не ожидала подобной верности, в глубине души считая его интерес к своей семье шкурным. «Роль высиживает», — всегда усмехалась она. Ну и пусть высиживает, ведь задаром в этом мире ничего не дается, так пусть хоть отслужит эту роль!

Но вот режиссер умер, ролей не стало, и, казалось бы, интерес Макса к семье своего «благодетеля» должен был угаснуть навек. Но не тут-то было!

Наоборот, своим бескорыстным дружеским участием Макс, казалось, старался компенсировать могильный холод, воцарившийся в небольшой квартирке Тарабриных после смерти хозяина.

Вдова была поражена. Пришлось признаться самой себе, что она была необъективна к Максу. Она даже однажды повинилась перед ним в этом, хлебнув лишнего на поминках.

Время шло к двенадцати ночи, девочки мирно посапывали в кроватках, а измученная дневной усталостью и острой вдовьей тоской Нина Николаевна сидела за столом, печально подперев пухлую щеку своим крепким крестьянским кулачком. Макс курил, из вежливости стараясь пускать дым в форточку.

— Прости, Макс, — внезапно вырвалось у Нины. — Я раньше так плохо думала о тебе. А ты этого, оказывается, совсем не заслуживаешь.

— А что именно вы обо мне думали, дражайшая? — спросил Руденко чуть погодя. В голосе его угадывалась тщательно ретушируемая насмешка.

Нина Николаевна протяжно, по-бабьи вздохнула. Искусанные от вдовьей боли губы неожиданно дрогнули.

— Я думала, что и ты тоже, как эти… — тоненько всхлипнула она. — Налетели, точно воронье, заклевали… А поняли, что ко мне не подступиться, все дружно снялись и улетели в один момент, оставили меня… Всю исклеванную…

Клубы сизого дыма сквозняком вытягивало в форточку. Макс не отвечал своей благодетельнице, однако слушал внимательно, стараясь не пропустить ни слова.

Между тем Нину Николаевну словно прорвало, и жалобы полились из нее, точно вода, обрушившая преграду:

— Плясали вокруг меня, обещали горы златые… Только чтобы я рукописи Ванины продала… А потом поняли, что не стану я памятью мужа торговать, — и всех точно корова языком слизнула! — Бурные рыдания вырвались из ее груди. — Когда Ваня еще жив был, из нашего дома не вылезали. Попойки, разговоры, ухаживания… Мне на ухо комплименты пели, наперебой сниматься предлагали…

«Ах, Ниночка, вы же у нас так талантливы, что же вы все дома да дома, с детишками!» — горько передразнила она. — С вашей-то красотой можно горы свернуть, весь мир затмить!.. Ты скажи, Макс, где они все теперь? А? Никого нету! А красота моя все та же. И таланта не убавилось. Почему же меня никуда не зовут?

— Завидуют, сволочи, — предположил Макс и добавил привычно:

— Подонки, гниды, педерасты!

— Никого теперь нету, — задумчиво пробормотала Нина Николаевна, вытирая обильные прозрачные слезы, окрасившие кожу неожиданным румянцем. — Никого теперь нет… Только ты один, Макс, остался. Зачем ты остался, а?

Притушив сигарету в пепельнице, Макс хмыкнул и привычно заныл (в голосе его невольно проскальзывала ирония, не замечаемая собеседницей):

— Да куда ж мне без вас, благодетельница моя, Нина свет Николаевна?

Солнышко вы наше ясное!

Подперев щеку кулаком, Нина Николаевна уставила прозрачный взгляд в стол, украшенный крошками и жирными пятнами после ужина, и виновато произнесла:

— А я ведь, грешным делом, думала, что ты первый станешь приставать ко мне насчет рукописей… Мол, продай, чтобы детишек было на что поднять, — озолотишься… А ты даже не заикнулся об этом.

Встревоженный взгляд Макса растерянно забегал по крошечной кухне.

— Как можно, благодетельница, — только и нашелся он. — Я ж понимаю, это святое… А те все — сволочи, гады. Им всем только одного надо… — Он растерянно замолчал.

Как близко! Ох как близко подобралась к нему Нина Николаевна! Он всегда считал ее простой и недалекой, обыкновенной бабой, доброй, сентиментальной и непрактичной. Но неужели он. Макс, ошибался в ней?

Нину Николаевну несло. Пьяная откровенность лезла наружу, как забродившее вино из мехов.

— Может, ты. Макс, потому возле меня крутишься, что на место Вани метишь? — прямо спросила Нина Николаевна и подняла на собеседника тяжелый осоловелый от водки взгляд.

Макс напряженно молчал, отвернувшись к окну. Ему сделалось как-то неуютно.

— А ведь я еще ничего, Макс, а? — с алкогольной откровенностью спросила Нина Николаевна. — Как женщина, а? Ну, что ты молчишь?

Макс машинально выдавил из себя по привычке:

— Божественная… Красавица…

— Ты, может, потому возле меня и топчешься, что о постели моей мечтаешь? — с вызовом произнесла она и, тяжело поднявшись, приблизилась к Руденко. — А? Только не молчи. Не молчи!

Но тот лишь обескураженно молчал. Крутая грудь волнообразно вздымалась подле него, влажная кожа под веками возбужденно поблескивала слезами, круглые глаза с короткими густыми ресницами напряженно ловили его взгляд, редко помаргивая. От Нины Николаевны пахло водкой и консервами и еще чем-то таким душным и пряным, отчего ее хотелось оттолкнуть в бешенстве или, наоборот, — прижать к себе изо всех сил.

Макс боялся пошевелиться. Внезапно полные красивые руки нежно обвились вокруг его шеи, а казавшиеся кровавыми искусанные губы ждуще приоткрылись.

Зрачки Макса испуганно метнулись в угол.

— Поздно уже, Нина Николаевна, — жалобно проговорил он, отступая, — пойду я уже. Пора…

Сильные руки огорченно ослабили цепкий захват и обмякли на плечах.

Круглые серые глаза сморгнули застрявшую в ресницах слезинку, высокая грудь опала, вздохнув, отодвинулась.

— Ой, ну куда ж ты пойдешь? — опомнилась Нина Николаевна, взглянув на часы. — Час ночи уже. Метро закрыто.

— Такси поймаю, — словно оправдываясь, с виноватым видом проговорил Руденко. — Или пешком.

Нина Николаевна заправила за ухо прядь густых пшеничных волос, перекинула через плечо тяжелую косу.

— И не выдумывай! — рассудительно проговорила она, принимаясь собирать посуду. — Куда тебе на ночь глядя идти? Еще хулиганы привяжутся. Оставайся-ка ты ночевать. Я постелю тебе в кабинете Вани. А завтра утром ты, будь другом, закинь Иру в садик, а Дашку в школу, ладно?

Руденко согласно кивнул и принялся молча перемывать тарелки, боясь поднять на «богиню и благодетельницу» смущенный взгляд.

В ту ночь Нина Николаевна долго не могла заснуть, ворочаясь на широкой супружеской постели. Нагретые простыни казались противно-горячими, одеяло душило ее, а подушка возле щеки омерзительно раскалилась, точно жаровня. И каждый миг ей казалось, что вот-вот скрипнет половица, обещающе зазвучат тяжелые мужские шаги, приближаясь к двери комнаты.