Богатырь - Александр Мазин Страница 6

Толмач подсуетился, шепнул: гридень это, в бою покалеченный. Да не просто гридень, а сын самого князь-воеводы Серегея. Услыхав сие, два старших дана тут же поднялись Илье навстречу и с подобающими уважительными словами предложили разделить с ними трапезу. Смешно, конечно – приглашать за стол хозяина стола, но Илья чиниться не стал, пристроился на торце, где скамьи не было. Ему тотчас принесли доску специальную и миску, в которую один из данов, собственноручно, положил и мясца, и хлеба белого. Пива тоже налил. Засим даны немедля подняли тост за князь-воеводу Серегея.

Илья с удовольствием окунулся в общее веселье. Даны пировать любят, и на пиру с ними интересно. Они и песни петь мастаки, и сказы сказывать, а уж если сами воины или гости торговые (у данов, как и прочих северян, это, считай, одно и то же), то есть – люди бывалые, то слушать их можно до-олго…

А нынешним гостям рассказать было что. Причем не о земле датской, а о делах почти своих. Новгородских.

Потому что пришли купцы датские в Новгород как раз в ту пору, когда явились туда же посланцы Владимировы: стрый [3]его Добрыня и воевода верный Путята. Да не одни явились посланцы, а с гридью. Не за данью, хотя дань тоже взяли, а с делом государственным: обращать Господин Великий Новгород в веру Христову.

Великий Новгород. «В Волхов христиан!»

Новгород шумел.

Дело обычное. Новгородское вече часто шумит. Пошумят, подерутся да и разойдутся по своим концам.

Но не сегодня. Давненько у них не было такого единения. С тех пор как решили поддержать князя Владимира Святославовича против полоцкого Роговолта, а после – против Киева.

«За старых богов!» – кричало тогда вече в изумительном единении с Владимиром и дядей его Добрыней.

А теперь что ж получается? Слух прошел: возвращается в Новгород Добрыня и ведет с собой гридь киевскую. И для чего? Чтоб старых богов порушить и поставить вместо них Христа Распятого, коему в Киеве нынче кланяются!

Не бывать тому!

– Пусть они у себя в Киеве хоть псу шелудивому жертвы кладут! А нас не тронь! – орал, надрывая глотку, тысяцкий новгородский Угоняй. – Лучше нам помереть, нежели богов наших дать на поругание!

– Не бывать тому! – ревело вече. – Добрыню в город не пущать! Бить киевских!

– Разметать капища христианские! – возвышал голос над людской толпой главный из жрецов сварожьих Богомил Соловей. – Пожечь все!

– Пожечь! – рычало вече. – Р-разметать!!!

– Детинец княжий взять! – завопил Угоняй. – Порушить всё! Не быть у нас князю, что против богов наших родовых, исконных, от пращуров! Бить и жечь!

– Бить!!! Жечь!!! – ревело вече.

– Дом Добрынин знаешь где? – Угоняй наклонился к племянникову уху, повышая голос, чтоб перебить рёв веча. – Бери верных людей да беги туда! Пока мы тут глотки рвём, вычисти дом Добрыни!

– А ну как узнает Добрыня, что мы его обнесли? – крикнул в ответ племянник. – Беда будет!

– Не узнает! – махнул рукой Угоняй. – Людь новгородская сначала Детинец громить пойдет, а потом и на дом воеводы непременно набежит. Вот на нее убыток и спишется!

– Бить!!! Убивать!!! – гремело вече.

– Ты, главное, вот что, – наставлял племянника Угоняй. – Главное – чтоб видаков не осталось! Понял? Ну так беги, не теряй времени, не то опередит кто!

* * *

– …Пограбили тебя. – Холоп глаз на Добрыню не поднимал, глядел на острые кончики воеводиных верховых сапог – в лицо смотреть было страшно. – Весь дом разнесли, челядь побили…

– Жена моя, дочь, племянники? – Голос воеводы скрипит, будто жернов ворочается.

– Тож… – пробормотал холоп. – Всех. До смерти.

– А вы где были?

– Много их пришло, – еле слышно проговорил холоп. – За сотню. И не смерды – вои. Наймиты. Через забор перелезли и как пошли бить-рубить.

– А ты почему жив? – Голос Добрыни – будто сталь холодная в мясо входит.

– Мне женка твоя велела за подмогой бежать. В Детинец.

– Побежал?

– Побежал.

– Ну?

– Так на Детинец тож насели. Людь новгородская. Тыщи. Всё запружили кругом. Я – обратно, а там уже всё. Побили всех.

– Сам видел?

Холоп кивнул.

– Казни меня, господин! Всех побили, всех! – повалился Добрыне в ноги и зарыдал.

Воевода пихнул его ногой.

– Встань! – рявкнул он. Ухватил холопа за ворот, поднял одной рукой. – Что мне проку с тебя, мертвого? Говори: узнал кого из разбойников?

– Узнал… – пробормотал холоп, давясь слезами. – Тысяцкого Угоняя племяш…

– Порвать! – прорычал воевода киевский Путята. – На колы всех! Живые мертвым обзавидуются!

– Помолчи! – неуважительно оборвал старший воевода младшего. – Скажи мне, раб, когда ты убегал, Детинец пал или стоял еще?

– Стоял, господин.

Добрыня разжал пальцы, и холоп кулем повалился к его ногам.

– Увести, накормить, не обижать, – бросил Добрыня гриди.

Отроки подхватили беглеца и уволокли.

– Не казнишь его, батько? – спросил Путята.

– Награжу, – сухо произнес Добрыня. – Сумел спастись и весть донести не побоялся. Казнить будем тех, кто кровных моих побил и на княжье покусился.

Весть о смерти жены и остальных не особо огорчила. Жена – здешняя, новгородская, взятая, чтоб с купечеством новгородским породниться, еще когда Владимир в Новгороде княжил. Ее не жаль. Добра – тоже. Мелочь. Но спускать нельзя, и Добрыня не спустит.

– Так я поднимаю гридь? – полуутвердительно спросил Путята.

– Нет!

– Но почему? – искренне удивился воевода.

– С нами – тысяча воев киевских, – напомнил Добрыня. – Да ростовских – полтысячи. Этого довольно, чтобы привести к Христу покорный город. Новгород же не таков. Они драться будут.

– Ну так пошлем за подмогой! – воскликнул Путята. – В Полоцк пошлем! В Смоленск! Да хоть в Киев! Поучим смердов покорности!

Дядя великого князя Киевского глянул на Путяту. Долгим таким взглядом. Как бы даже с сожалением. Преданный человек, но иногда… такой дурень.

– Что, батько? – не выдержал, смутился воевода. Никого он не ставил над собой: только двоих – князя Владимира и Добрыню. Причем Добрыню – выше. Это Добрыня привел его, смоленского сотника из полян, к племяннику, сказавши: «Возьми его, не пожалеешь!»

И Владимир взял. По слову Добрыни. Сам бы – вряд ли. Потому что в те времена кланялись они разным богам: Владимир – варяжскому Перуну, а Путята – Сварогу полянскому. И сколько б ни говорил Владимир о «старых богах», но видел тогда Владимир Перуна старшим над всеми богами, а варягов – старшими над всеми языками: полянами, древлянами, сиверянами, уличами и прочими.