Командарм - Макс Мах Страница 6

А уже вечером приехал на бричке порученец из штаба. Привез два комплекта формы, новую шинель, нижнее белье и сапоги, а еще портупеи, "наган" в кобуре, четыре пачки патронов — "Тут за домом можно пострелять," — стопку писчей бумаги, чернила и перо. Да ещё огромный фибровый чемодан с подшивками "Правды", "Известий" и каких-то местных, украинских, газет, и мешок с "усиленным пайком". Якир не обманул: в посылочке нашлись сало, сыр, буханка белого хлеба, полголовки сахара, чай, табак, две бутылки красного вина с выцветшими до нечитаемости этикетками, изюм и курага.

"А жизнь-то налаживается", — покачал головой Кравцов, рассматривая доставленные ему богатства, но он даже представить не мог, насколько был прав.

"Сон в руку", — подумал он, увидев следующим утром за завтраком новое лицо.

Невысокий крепкого сложения темноволосый командир отрекомендовался Миколой Колядным и рассказал, что прибыл прямо из Харькова, где закончил кавалерийские курсы.

— Кравцов, — представился бывший командарм. — Максим.

Колядный, которому на вид было лет двадцать пять, нахмурился озабоченно, взглянул пытливо в лицо Кравцова, но, видимо, не узнал и сразу же расслабился. И с чего бы узнать? Фамилия, разумеется, знакомая, но в последний раз виделись они в девятнадцатом году. И это была их первая и единственная очная встреча, после которой Кравцов успел изрядно измениться.

— Военспец? — почти равнодушно поинтересовался Колядный. — Из офицеров?

— Вроде того, — отмахнулся Кравцов, соображая, мог ли знать товарищ Эдельвейс, что Будда не просто "поставил командование в известность", но и завел на "товарищей бывших анархистов" целое следственное дело?

"Мог и не знать", — кивнул мысленно бывший командарм, но решил понапрасну не рисковать.

Он ведь теперь снова жив, и оказалось, что жить куда лучше, чем не жить. Ну а дальше все понятно и без того, чтобы размазывать манную кашу по чистому столу. Береженого бог бережет, даже если "береженый" — социалист-революционер или, прости господи, большевик. Поэтому, потолковав с новым знакомцем о том, о сем, Кравцов убыл к себе "в нумера" и почти до полудня наслаждался изысками французской военной мысли. Полковник Монтень снова, как и в молодости, приятно удивил Максима Давыдовича энергичностью письма и оригинальностью тактических идей. Впрочем, увы, в наличии имелось лишь сжатое изложение доктрины французского офицера в вышедшей в 1913 году книге "Победить". Чисто случайно Кравцов знал, что в ответ на "всеобщее одушевление и глубокий интерес публики к предмету" несколько позже издательство опубликовало в трех томах исходный текст книги, но этого издания в собрании "вражеских" раритетов не оказалось. За неимением гербовой… Впрочем, если по совести, писать Монтень умел ничуть не хуже, чем его знаменитый однофамилец.

"Или они родственники?" — задумался Кравцов, рассматривая варианты дальнейшего чтения.

Возможности поражали воображение и заставляли вспомнить о некоем пирате — "Как, бишь, его? Бромлей, что ли?" — которого как раз и погубили его возможности [1]. Ну а Кравцову предлагалось на выбор: почитать новье от мэтра Фоша — книга маршала "О принципах войны" была действительно свежая, всего лишь девятнадцатого года издания, — или взяться за "истинного гения артиллерии" Ланглуа. Не менее интересным представлялся и труд бригадира Коне, рассматривающий, вроде бы, мобилизационный потенциал Франции перед Великой войной. Все так, но жизнь не стояла на месте, и в районе полудня бывший командарм решил, что выждал достаточно времени и может уже отправляться "по делам". Он проверил наган, сунул его в карман галифе, болтавшихся на нем как на скелете — каким Кравцов теперь и выглядел на самом деле, — и, набросив на плечи шинель, вышел из своей светелки.

— Съезжу в город, — сказал он дежурному по "дачке". — Зайду в горком партии и обратно, но, может быть, и загуляю.

— Ну, да, — серьезно кивнул краском Чуднов, обстоятельно скручивавший из газетного обрывка приличных размеров козью ножку с ядреным украинским самосадом. — Вам только в шалман и по бабам.

— Так и я об том же, — хмыкнул Кравцов. — Прощевай, товарищ Чуднов. Не поминай старика лихом.

— Много не пейте, — напутствовал его между тем краском, физиономия которого едва ли не из чугуна сваяна, — и бабе своей определенно накажите, чтобы по-верховому перлась, а то, неровен час, откинетесь от усердия, и все.

— Я учту, — кивнул Кравцов и вышел из дома.

Колядного он не заметил, но это не являлось доказательством "присутствия отсутствия". Однако, так или иначе, лучше идти и "что-то делать", чем сиднем сидеть и ждать, пока товарищ Эдельвейс сопоставит простые истины и решит, что "нет человека, нет проблемы".

Фраза неожиданно заставила задуматься. Она звучала, как цитата из книги, но вот из какой, Кравцов вспомнить так и не смог. Зато в ходе поисков напоролся еще на пару фраз, которые ему скорее понравились, чем наоборот.

"Ничего личного", — звучало лаконично и со смыслом.

"Я сделал ему предложение…" — а вот это стоило обдумать. И притом самым тщательным образом.

"А куда он денется?" — мысленно пожал плечами Кравцов, подходя к конечной остановке трамвая.

С апреля месяца восстановили движение восемнадцатого маршрута до Восьмой станции Фонтана. Кравцов в этой жизни на трамвае еще не ездил, но знал, что на линии бегают четырехосные "пульманы" производства бельгийской фирмы "Нивелис", и имел при себе четыре разовых билета, приобретенных его "организацией" с двадцатипятипроцентной скидкой. Впрочем, денег Кравцов за билеты — хоть со скидкой, хоть нет — не платил, так получил. Задаром. Вместе с усиленным пайком и пропуском.

На круге Максим Давыдович простоял почти полчаса. Небо — чистое, солнце жарило, похлеще товарища Троцкого на митинге. Только пыльно и жарко, но тощая плоть Кравцова, едва обтягивающая сухие, словно мощи святых, выставляемые "в церквах", кости, тепло почти не впитывала и еще хуже сохраняла. Временами его знобило даже на такой жаре и в тяжелой шинели. Вероятно, и выглядел он не слишком хорошо. Во всяком случае, скопившиеся перед прибытием трамвая обыватели попридержали прыть и дали "увечному воину" почти беспрепятственно залезть в вагон и сесть на одну из деревянных лавок, установленных поперек вагона.

— Не правильно сел, мил человек. — Сказал дядька в канотье. — Этот поезд не идет в Ланжерон.

Он подмигнул Кравцову и, перекинув спинку сиденья, усадил командарма лицом по ходу движения.

Кондуктор дернул за веревку. Прозвенел колокольчик, и вагон тронулся.