Жернова истории - Андрей Колганов Страница 66

– Что вы, что вы! – Он махнул ручкой с пухлыми пальцами. – Как я могу обидеть таких уважаемых людей?! Все было накрыто за счет заведения, разумеется!

– Нет, ну как это так? Я задаром брать ничего не привык! – строгим голосом выговорил ему Тарпеев и достал из толстого бумажника трехрублевую купюру (а по моим прикидкам, наш ужин стоил по меньшей мере вдесятеро против этой суммы, а если учесть французское вино, то как бы и не в двадцать…). На трешку-то и мы с Лидой могли бы разориться, вот только заказать на нее можно было бы разве что кофе с пирожными, что, собственно, я первоначально и намеревался сделать.

– Вот, получите! – И Тарпеев покровительственным жестом сунул зелененькую бумажку в руки хозяину, который сопровождал нас до самого выхода, подобострастно забегая то с одной, то с другой стороны, и самолично распахнул перед нами зеркальные двери на выход.

На улице мы с облегчением распрощались с Сергеем Николаевичем. Когда мы отошли на несколько десятков шагов, Лида накинулась на меня:

– Послушай, зачем ты меня в это заведение притащил? – Она шипела, словно рассерженная кошка. – Среди нэпачей толкаться? Да еще этот, как его, Тарпеев, – сам хуже нэпача! К стенке таких надо!

– Помилуй! – Надо же как-то оправдаться. – Разве не ты привела меня в это место?

– Сам же меня упросил уйти с Тверского и найти место, где посидеть! – в сердцах бросает Лида. – Да если б я знала! Дура, духу не хватило встать и уйти!

Мы вновь оказались на Тверском, у лавочек вокруг памятника Пушкину. Ближе к ночи толпа на бульваре немного поредела, свободных мест хватало, и девушка решительным шагом направилась к лавочкам. Я последовал за ней.

Опять наступила затянувшаяся пауза. Выскажет она что-нибудь или нет?

– Так, – заговорила Лагутина, – не получилось у нас сегодня разговора. Тогда… тогда давай встретимся в воскресенье. Надеюсь, ты не откажешься сопроводить девушку в Серебряный Бор?

До выходного у меня оставался всего один день – суббота, – чтобы выяснить, как нынче москвичи добираются в Серебряный Бор. Мне, можно сказать, повезло: еще две недели назад у нас не было бы иного выбора, как трястись туда на извозчике (вовсе уж разорительный вариант – нанять мотор – я даже и не рассматривал). Но в этом году с 24 мая Москоммунхоз организовал первую при Советской власти московскую автобусную линию (повторявшую открытую еще в 1908 году), и как раз по нужному нам маршруту: Пресненская застава – Серебряный Бор. И стоило все это удовольствие всего лишь 30 копеек серебром в один конец – считай как четыре остановки на трамвае!

Вечером в субботу, вспомнив о необходимой экипировке для вылазки на пляж, лихорадочно перерываю свой гардероб. Помнится, тут куда-то были засунуты вполне приличные купальные трусы…

Вообще, дела с моей памятью обстояли очень необычно. И дело было даже не в том, что внезапно, непредсказуемо и совершенно помимо моей воли всплывали у меня в голове с необычайной точностью и подробностью сведения, которые в лучшем случае когда-то слышал вполуха либо торопливо пробежал глазами. Тем более что это свойство, ярко проявившись несколько раз, вроде бы стало угасать. Гораздо более странным было то, что воспоминания Осецкого до моего попадания в его тело воспринимались как мои собственные. Как будто бы я жил двойной жизнью: одна жизнь текла во второй половине ХХ – начале XXI, а вторая – в конце XIX и в начале XX века. И обе были мои.

При этом в памяти сохранялись и отношение Осецкого к людям и событиям, и его личностные оценки, несмотря на то что его личность, можно сказать, уже полностью исчезла, вытесненная моею собственной. Причем произошло это почти внезапно. По моим догадкам, личность «вселенца» (моя то есть) была перенесена в тело Осецкого еще где-то в июле 1923 года. Именно это, вероятно, повлияло на поведение Виктора Валентиновича, заставив его изменить свое намерение остаться на работе в Италии. Но это было всего лишь влияние, не осознававшееся «реципиентом», а только вынуждавшее его дергаться от противоречивых желаний. А вот в конце августа «вселенец» как-то скачком подавил и вытеснил личность Осецкого – и именно тогда я наконец осознал, куда, в когда и в кого я попал. Лишь в конце этого первого дня личность Осецкого еще попыталась всплыть в теле, погружающемся в сон, – но это была уже слабая, мимолетная тень, тут же канувшая в Лету.

Таким образом, я владел и памятью, и восприятием Осецкого, при этом полностью оставаясь самим собой. Поэтому и поиски в гардеробе довольно быстро увенчались успехом. Найденные купальные трусы и одно из лежавших там же на полке полотенец пришлось положить в свой портфель, ибо какой-либо сумки, более подходящей для такого случая, у меня попросту не было. А с солдатским сидором ехать на пляж как-то не комильфо…

С утра в воскресенье, позавтракав, умывшись и побрившись, надел летние парусиновые туфли, светлые брюки и белую рубашку апаш (косоворотку, которая тоже у меня имелась, после недолгих колебаний отверг – среди публики, отдыхающей в Серебряном Бору, в ней я выглядел бы чужеродно). Дойдя пешком до Пречистенских ворот, сел на «Аннушку», проехал по бульварам до Страстной площади, откуда было два шага до Большого Гнездниковского переулка. Лида уже ждала меня в полной готовности.

Мы вышли на бульвар и направились к Никитским воротам, чтобы сесть на 22-й трамвай, идущий по Большой Никитской и Красной Пресне как раз до Пресненской заставы (заставы – потому, что в XVIII веке это и была таможенная застава на так называемом Камер-Коллежском валу). Оттуда отправлялись по выходным автобусы до Серебряного Бора. Мы шли, не произнося ни слова. Лида и сегодня была необычно молчаливой, а я не решался нарушить ее молчания. Неожиданно, как только мы вышли на бульвар, она взяла меня за руку (чего никогда не делала ранее), крепко стиснув ее в своей ладошке.

Тверской бульвар радовал глаз еще довольно свежей зеленью, наполовину скрывавшей от взглядов домишки, тянувшиеся вдоль него, – в большинстве своем довольно убогие двух-трехэтажные, среди которых редкими гигантами высились четырех-пятиэтажные доходные дома недавней постройки. Впрочем, были там и довольно солидно выглядевшие небольшие особнячки, в их числе – бывший дом московского градоначальника. Миновав долговязую фигуру Климента Аркадьевича Тимирязева, изваянную из темно-серого камня, выходим к трамвайной остановке – дальше можно уже ехать, а не идти пешком.

Дождавшись 22-го номера, забираемся в вагончик, где по летнему времени из окошек были вынуты нижние половинки рам со стеклами. Это позволяло в битком набитом трамвае не слишком страдать от духоты, и в результате я страдал только от неловкости, потому что публика, переполнявшая вагончик, несмотря на все мои усилия, крепко прижимала нас с Лидой друг к другу. Впрочем, девушка, казалось, не только не обращала на это обстоятельство никакого внимания, но даже и слегка приобняла меня, а на ее лице появилось выражение, которое можно было счесть даже за некий вызов, как будто она чувствовала себя со мною наедине, демонстративно отстранялась от окружающей публики. Мне же, несмотря на немалый опыт поездок в переполненном городском транспорте, едва удавалось не покраснеть до кончиков ушей. Ну что, Виктор Валентинович, ведь раньше трамвайная давка в окружении других существ женского пола не производила на вас такого действия, а?