Самый далекий берег - Александр Бушков Страница 67

– Ага, – сказал Кирьянов рассеянно. – И увас, конечно же, сложный и запутанный жизненный путь, выбранный под давлениемнепростых обстоятельств, а?

– Да ни хрена подобного, – сказал Шибко,безмятежно щурясь, задрав лицо к солнцу. – Понимаешь ли, я, говоряшершавым языком былой пропаганды, – затаившийся враг Советской власти. Избывших, ага. История стандартная – все, что имели, потеряли, все из родни, комуне повезло, сгинули в ЧК, а немногие уцелевшие, вроде моего отца, затаились,замаскировались, пролетариями прикинулись… Но ничего не забыли – а вотнаучились многому. Видел бы ты меня, Степаныч… Образцовый пионер, комсомолец,организатор, зачинатель, маяк, ворошиловский стрелок, готовый кпротивохимической обороне, двух врагов народа в лице педагогов лично разоблачили удостоился письменной благодарности… А наряду с тем меня, едва вошел всознательный возраст, всегда учили, что настанет пора, когда можно будетоткрыто и невозбранно резать красных. И в июне сорок первого пришла-таки этасамая пора. Когда эшелон разбомбили, оценил я обстановку и поспешил прямымходом на запад, навстречу гудериановцам. Ну, наткнулся на дозор, поднял руки ина отличном немецком растолковал, что к чему и каковы мои намерения. Ну, менябыстренько зачислили в ряды. В июне сорок первого это делалось просто –«добровольный помощник», потом полноправный солдат… Ради юридической точностиследует упомянуть, что советскую присягу принести не успел – нас везли вштатском, необмундированных, ведать не ведая, что тот сборный пункт уже давнопод вермахтом… Присяга у меня одна, вермахтовская, по всем правилам. Зимняякампания под Москвой, то-се… В сорок втором занесло на Балканы, а там как разформировали добровольческую горнострелковую. Дивизия СС «Принц Евгений», неслышал? Прихватили и меня: как же, зимняя кампания, немецкая кровь, Железныйкрест, кое-какой альпинистский опыт… И три года мы на Балканах гоняли партизан.Между прочим, это мы чуть-чуть не сцапали однажды самого Тито со всем штабом,только бегать он умел быстрее лани, так что не получилось, к сожалению… Вобщем, это были те же красные…

– А деревни кто жег? – громко проворчалМитрофаныч.

– Ну и жег, – пожал плечами Шибко. – А вашиорлы, Митрофаныч, так-таки никаких деревень и не жгли в каких-нибудь Карпатахили там под Кандагаром? Партизанская война – вещь жестокая и заведомонесправедливая, чего уж там. А если философски обобщить… – Он широкоулыбнулся, глядя куда-то вдаль, на пылающую саванну. – Если обобщить, тооказалось, что дело вовсе не в красных. И не в черных. И уж никак не вшизофренических идеалах этого австрийского ублюдка. Не в свое время я родился,точно. На Балканах это выяснилось совершенно недвусмысленно. Мое время –это первобытная война. Ты не представляешь, Степаныч, какой это кайф – вестивзвод в атаку, когда в руках у тебя дергается черный тяжелый машинен пистоле, арядом ребята лупят от бедра, и навстречу тебе палят эти долбаные сербы, и тыуже видишь, какого цвета у них глаза, и выдергиваешь кинжал из ножен, и хрипитрукопашка… И какой кайф – в очередной раз выйти живым из боя… А деревни… Ну чтодеревни? Их все всегда жгли, с начала времен. Впереди тебя все разбегается, апозади тебя все горит, завалишь прямо посреди двора какую-нибудь горнуюкрасотку, дикарочку, родителями неграмотными воспитанную в богобоязненности ицеломудрии, всадишь ей так, что самому жутко… То как зверь она завоет, тозаплачет, как дитя… А вокруг горит все, как эта саванна… Ну при чем тут идеи?При чем тут черные, зеленые и красные? Просто это было мое – первобытнаявойна, как во времена каменных топоров…

– Шлепну я тебя когда-нибудь, – сказал Митрофанычусталым, севшим голосом.

– Не шлепнешь, – сказал Шибко. – Девизпомнишь? «Прошлое – за порогом». Прав я, Абрам Соломонович?

– Соломоныч, – задушевно сказал выхлебавший фляжкудосуха Митрофаныч. – Ну врежь ты ему промеж глаз, еврей ты или уже где?

– Не стоит, – сказал Кац серьезно игрустно. – По одной-единственной, но очень веской причине: прошлое и всамом деле за порогом. Мы в Галактике, и ей совершенно безразлично, кто былкем… Но дело-то в другом. Товарищ, прапорщик навсегда останется товарищемпрапорщиком. Ты понял, Митрофаныч? Отныне и навеки. Он всегда будет товарищемофицером галактической службы, и никогда в жизни у него не будет возможности нирезать красных, ни утолить свою жажду первобытной войны… В этом-то все и дело.Он хороший командир, профессионал. Говорю без лести, товарищ прапорщик.

– Герр шарфюрер, – подобравшись, холодно сказалШибко.

– Ни хрена подобного, – сказал Кац. – Товарищпрапорщик. И никак иначе. А все остальное вам приснилось, и ваши сны никогда нестанут явью… Кому-то снилось, что он раввин, а кому-то – что он шарфюрер… Бывает.

Шибко ничего не ответил, у него было печальное, безнадежноелицо, застывшее, как маска, и Кирьянов не чувствовал ни злости, ни отвращения –одну тоскливую усталость от всех и всяческих здешних сложностей, которыевыскакивали одна за другой, как чертик из коробочки, и конца-краю им, похоже,не было…

Стопа пыльных журналов так и норовила выпасть из рук,Кирьянов остановился, поддерживая коленом, сложил ее заново, крепко зажал подмышкой и вышел из главного здания Старого Корпуса – того самого, где ввестибюле до сих пор трезвонил телефон, на который Кирьянов больше не обращалвнимания, наперед зная, что услышит.

Журналы были гораздо интереснее – что «Красныйзвездоплаватель», что «Млечный путь». В огромной, сохранившейся в полнойнеприкосновенности библиотеке их было превеликое множество, и книг тоже.Кирьянов только-только начал осваивать эти прелюбопытнейшие залежи и с первыхшагов натолкнулся на вещи, переворачивавшие все и всяческие прежниепредставления, переворачивавшие историю, прошлое, стереотипы, штампы иофициальные версии. Поневоле приходилось признать, что Стрекалов, если ипривирал по пьянке, то ненамного…

Размашисто шагая к беседке, он в то же время листалвыхваченный наугад из стопы седьмой номер «Красного звездоплавателя» затридцать шестой год – с интереснейшей иллюстрацией на обложке и еще болеепоразительными заметками, где сухим казенным языком излагались вещи, которые…

Остановился с маху в двух шагах от беседки – чуть не расшибсебе лоб, увлекшись… Поднял глаза и окаменел вовсе.

Сначала показалось, что он спит, потом – что бредит или водночасье подвинулся умом. Но все чувства исправно работали, и приходилосьпризнать, что вокруг наблюдается самая доподлинная явь. Вот только ситуация –сквернее не бывает…

Кровь бросилась ему в лицо, показалось, что его со всегоразмаха хлыщут по физиономии, сопровождая это самыми гнусными и унизительнымиэпитетами. А они его все еще не замечали, не до него им было…

Миша Мухомор, зажмурившись от удовольствия, прислонился кпотемневшему деревянному столбику веранды, держа ладони на затылке стоявшейперед ним на коленях Таи, а она продолжала свое нехитрое занятие с теммастерством, что возносило Кирьянова на седьмое небо не далее как вчера.Знакомый плед, свернутый в аккуратный рулон, лежал под скамейкой, и щекиКирьянова горели, как от пощечин…