Имперский Грааль - Наталия Ипатова Страница 67

Она вздыхает и отводит глаза.

— Никто из нас не свободен от прошлого. Он был на Лорелее.

— Я тоже.

— Вот именно. Он видел ваше досье. Вы были с разных сторон. Вы держали их под прицелом, а они сидели на земле, сутками, с руками, сцепленными за головой. Потом им вживляли датчики, с помощью которых контролировалось их передвижение. Знаете, как ему удалось бежать? Он свой выжег кислотой. Вот тут, — она коснулась рукой шеи сзади. — Демократии Земель на периферийных территориях он хлебнул досыта. Вы для него — все они, кто с другой стороны пулеметов. Вас навязал ему головной офис, по своей воле Геннадий вас ни за что бы не взял.

— Из лорелианских сепаратистов, стало быть. Это многое объясняет. Он верил в добро и зло, но в зле знал больше толку. И боялся его больше, чем оно того заслуживает. Убегал от него вместо… ладно, я сам сказал: либо хорошо, либо… Почему вы не возражали, чтобы ваша дочь осталась на Авалоне? Нет, я понимаю, что у меня не вышло эвакуировать гражданских, но я не понимаю принцип. Я бы своих тащил что есть мочи.

Быть дружбе или быть вражде — решают два слова, сказанные или не сказанные вовремя. Как часто эти слова совершенно случайны.

— Сульпиция должна вырасти сильной. Плавать учатся на глубине. Ей не на кого рассчитывать после того, как наш папа решил, что мы справимся своим умом. Мы и справились, благо в современном высокотехнологичном обществе семье для выживания самец не нужен. Так уж вышло, что в нашем тандеме мужчиной была я. Психологически. Ну, вы знаете: положительные «сильные» качества — великодушие, пунктуальность, верность слову — называют мужскими, а отрицательные «слабые» — склочность, злопамятность, мелкая мстительность, склонность к обличительным монологам — женскими. Так что если при прочих равных встает вопрос, терпеть или не терпеть… Как вы относитесь к феминизму, Норм?

Он задумчиво качает головой, пламя отражается в темных глазах.

— Да в сущности никак. Одно из течений, оказывающее влияние на суммарный вектор общественных сил. Равные права во имя независимости — почему бы и нет, если это то, что вам надо. Феминистками-то, я слышал, не рождаются?

— Не рождаются, — соглашается Эдера. — Так сложилась жизнь, и я виновна в этом не больше, чем другие. Слово «мужчина» заряжено для меня негативом. Когда я вижу мужчину, который мужчина более чем другие, для меня это повод к неприязни, потому что я ожидаю: те качества, которые меня раздражают, «понты», в нем будут выражены в превосходной степени. Я имею в виду: еще более нетерпим, криклив, навязчив…

— Он ушел?

— Нет, я. Равнодушие и лень, вы сказали — я думала, мужчины не отдают себе в этом отчета. Слушать меня он не желал, а я чувствовала себя больше его, и чем дальше, тем все больше и больше…

Она прерывается, почувствовав неуместность дальнейших речей. Костер и ночь. Жизнь как слабый трепет дыхания, погасить ее достаточно движения… или не сделать движения, одного-единственного, нужного, и никаких высоких технологий на сто километров в любую сторону кроме, может быть, кислородной башни. И Мамонтов, но их в темноте не видно. Мы точно так же когда-то сидели в пещерах, пугливо прислушиваясь к звукам из темноты. Смешно самке твердить о дикости, когда самец сторожит уши и точит копье на любого врага.

— Что для вас Авалон, Эдера?

Она пожала худыми плечами, закутанными в плед.

— Место, где мы будем первыми. Наше место. Не единственный из всех возможных мир, это так, но — новая земля в лучах нового солнца. Знаете, есть девочки, которые с детства играют в Венеру, выходящую из моря, а есть те, кто играет в выходящего из моря Колумба. Почему-то они до сих пор считаются меж собою, кто лучше, будто нет других великих задач. Мужчины предпочитают первых, потому что…

— Потому что они другие. Равные права не означают одинаковых общественных и профессиональных функций, хотя я не вижу в этом ничего плохого. Если женщина стреляет быстрее меня или пилотирует истребитель, это не значит, что я не могу быть с ней любезен. — Он пошевелил металлическую кружку с кофе, пристроенную среди углей. — Или что она не нуждается в моей любезности. Равные права означают, что мы можем быть друзьями.

— Ваш пасынок, Норм… впрочем, вам со стороны не разглядеть. Он больше похож на вас, чем даже на собственного клона. Юношам в этом возрасте свойственно копировать ближайший авторитет.

— Да ну. Я в его возрасте был куда менее привлекателен. Там такие гены…

— Не спорьте. Я знаю свою работу. Пусть даже кроме нее я ничего не знаю. Мы с дочерью подавали прошение о переселении на Пантократор, но нам отказали. Мы не их люди, психологический профиль не тот. Ну и Дао с ними. Хочет ли ваша жена, чтобы вы нашли тут могилу? У вас маленький ребенок. Вы не можете не думать об этом — к вопросу о слабости и силе. Хотели бы вы, чтобы все было проще? Не отягощено личным? А? Норм!

Разочарованная, она встает и удаляется в отведенную им с дочерью надувную палатку. Ждать двадцать минут, чтобы повторить вопрос, который сам по себе не очень важен, ниже достоинства женщины, которой поминутно приходится быть сильной.

Тем паче, она и сама может придумать за него ответ. Жена приняла за тебя решение прежде, чем ты сам за себя его принял, и подала копье. Андромахи, они такие. Перед ними нельзя лицом в грязь. Иди, исполняй долг.

* * *

С каждым разом выходить из двадцатиминутки все сложнее. Граница становится размытой, образы из реальности и сна ходят об руку, пересекаются, вступают в нелогичные отношения.

Это Морган. Сперва зовет по имени, потом нерешительно трясет за плечо. Я сейчас. От костра тянет жаркой сыростью, к спине льнет сырость холодная. Кто-нибудь, поднимите мне веки.

— Норм, проснитесь, это важно!

Кэссиди? Он не должен тут быть. Я его арестовал. Или он меня? Тьфу!

— Морган, какого черта он тут делает?

— Он сказал, что это важно. Он настаивал. Простите, командир, чиф.

Вместо Моргановой мордочки расстроенного мышонка в фокусе появился Кэссиди с лицом похудевшего верблюда.

— Это на самом деле важно, Норм. Да подымайтесь вы. Мне тоже ни жить, ни быть, а надобно обелить себя в ваших глазах. Снимете подозрения с меня и сможете выспаться, я подежурю.

С нечеловеческим трудом Норм подтянул колени к груди и, пошатнувшись, встал. Кэссиди придется предъявить что-то действительно существенное, иначе он его просто убьет за прерванный сон. Самому даже не придется, можно Братиславу попросить.

Эсбэшник ютился в палатке один: будь Бротиган жив, это была бы их общая палатка. Кэссиди буквально сиднем сидел на своем архиве, а на марше безропотно тащил его на себе вдобавок к обязательной для всех части груза. Нагнувшись так, что касался руками земли, капитан СБ нырнул внутрь, остальные недоуменно следили за ним, заглядывая снаружи.

Спальник был скомкан и заброшен в угол: сознанием Норм зафиксировал крупнейшее нарушение маскировочной программы — активированную деку. Всюду валялись инфочипы, как будто их ставили, считывали, бегло просматривали и так далее и далее.