Ад Лабрисфорта - Джей Эм Страница 67

Не обращая ни на кого внимания, безразличный к тому, что подумают о нём проходящие мимо пешеходы (ещё бы – задумываться, это же всё ненастоящее, всё обман, театр с город величиной), Флэш сел на бордюрный камень. И замер, словно боясь пошевелиться. Казалось, любое движение может разрушить возникшую вдруг внутреннюю тишину.

Ненастоящий двор, ненастоящий город со всем, что в нём было, начиная от детских игрушек в песочнице и заканчивая фабриками и заводами – представился какой-то огромной машиной, механизмом, все детали которого подобраны и подогнаны друг к другу. И этот механизм мог бы действовать, двигаться вечно, потому что на месте износившейся детали тут же появлялась точно такая же новая. Но движение это не приводило ни к чему, не имело никакого смысла, как езда игрушечного поезда по железной дороге, рельсы которой замкнуты в кольцо.

Ненастоящий город… но ведь на самом деле он ничем не отличается от настоящего. Не считать же эту синюю высотку действительно значительным отличием…

«Да, я ошибся». Пора посмотреть правде в глаза и признать это.

Есть город, а за городом – море, а в море – остров, на котором Грэг Пинго, не пожелав поступиться какими-то собственными выгодами, построил не совсем обычную тюрьму. И с тех пор эта тюрьма, как магнит, притягивает к себе темноту. Но вовсе не великое космическое зло, не вселенское неназываемое тёмное начало. Ту темноту, которая сидит у каждого человека внутри. Приходит момент, когда почему-то вдруг не можешь с ней справиться и – хоп – глазом моргнуть не успеваешь, как ты уже на крючке.

Однажды, дрожа от холода в лабрисфортском карцере-«морозилке», он подумал, что угодил туда потому, что начинает становиться такой же сволочью, как большинство заключённых. Выходит, ошибся. Не начинал. Всегда был – иначе вообще не попал бы в Лабрисфорт. И не важно, что он не совершал таких преступлений, как Джо, Филдингтон или Мьют. Была Полли Пинго, ради которой он не мог рисковать своей драгоценной жизнью. И это было только начало. Как там сказала Патриция?.. «Воплощённое стремление к превосходству»?..

Господи, ведь почти то же самое ему говорил этот сумасшедший убийца, Мьют. Говорил и в тюремном дворе, и на берегу кровавой реки. Может, он и законченный псих, но в проницательности ему не откажешь. Он не утруждался психологическими методами исследования – просто взял и попал в точку.

«Они считают себя лучше других… Ты говоришь так, потому что ты – один из них». «Ты не знаешь ни жалости, ни сострадания. Тебе всегда нужно быть впереди, и больше всего ты боишься оказаться вторым». «Лабрисфорт призвал не одного меня, Уэнди. Не одного, нет».

Дело Гэба Уинслейта было только предлогом. Способом привести в действие механизм тщеславия. Ну естественно: кто, как не великий журналист Уэсли Флэш поведает миру правду о тюрьме на острове? Хотя сесть в тюрьму, из которой нет выхода – чересчур безумный поступок даже для самого отчаянного репортёра. Чересчур безумный, чтобы совершить его совсем, полностью добровольно. Приманка оказалась слишком притягательной. Ловушка захлопнулась.

«Да, Пат, ты была права. Наверное, ты не порадовалась бы тому, что ход твоей мысли совпал с выводами безумного – но что есть, то есть. Во всей этой лабрисфортской истории есть огромная доля грёбаного субъективизма. Похоже, я хуже, чем думал о себе. Ха-ха… Если бы Лабрисфорт, фигурально выражаясь, не сидел у меня внутри с рождения – ну, или лет с восьми-десяти – в тридцать лет я бы, выражаясь самым прямым текстом, не сидел внутри Лабрисфорта».

Вот вам и отгадка – ошибка в счёте ровно на одну единицу. (И снова маньяк на высоте: как он и предсказывал, нашлась она именно в одиннадцатом мире). Первая лабрисфортская параллель – не на острове в море, а гораздо, гораздо ближе.

«В одиннадцатом мире тебя ждёт смерть» – предрёк Грэгори Пинго. Что же, самое время помереть со смеху. А что ещё остаётся делать, когда понимаешь, что всю жизнь таскал целый ад в своей собственной голове?

Поэтому Лабрисфорт всегда и оказывался на шаг впереди. Не зря же двойник Уэсли, обитатель огненного мира, выглядел таким довольным, когда Флэш обещал его уничтожить. Своей злостью Уэсли лишь умножил силу своего внутреннего чудовища.

«Если ты сбежишь, ты проиграешь, и окажешься слабаком, – сказал Двойник. – (Но ты же не хочешь быть слабаком? – этого он не сказал, но прекрасно знал, что дело обстоит именно так.) Ты не выберешься. Ты – мой. И навсегда останешься моим».

Правда, Уэсли с великим трудом всё-таки удалось выдавить из себя, что «ему плевать, окажется он слабаком или нет». Случилась такая досадная неприятность. Жертва чуть было не ускользнула, отделавшись лёгкой слепотой. Но Лабрисфорт в два счёта наверстал упущенное. Ведь о настоящем побеге, о настоящем освобождении речи не было – Уэсли до последней минуты был полон гнева и грозился прикончить Двойника.

Всего-то и нужно было – привести в движение другую марионетку из этого же театра, Джейкоба Саммерса. Этот актёр лабрисфортской сцены уже давно добровольно опутал себя не просто нитками, а настоящей паутиной из собственного стремления к власти и страха её лишиться. И теперь достаточно одного щелчка пальцами – хлоп! – господин мэр простреливает себе башку. А борец со злом Уэсли Флэш гордо полагает, что восторжествовала справедливость, и возмездие настигло виновного – конечно, благодаря его, Флэша, самоотверженной борьбе с огненноглазым демоном. Возможна одна победа – значит, возможна и другая! И вот Уэсли Флэш уже спешит продолжить борьбу – что Лабрисфорту и нужно. Ведь Уэсли Флэш обсчитался, он не мог причислить свой обожаемый внутренний мир к числу гадких лабрисфортских параллелей. Не мог и предположить, что они, параллели – не что иное, как порождение этого самого внутреннего мира. Ну, если и не совсем – то, как минимум, наполовину. Он не мог причислить, не мог предположить – и в итоге сам купил себе билет в один конец.

«Не удивлюсь, если на часах сейчас ровно одиннадцать ноль-ноль», – подумал Флэш. Рядом всё так же играли дети, и гуляла по двору женщина с коляской, и другая домохозяйка выгружала покупки из машины. А слева, чуть в отдалении, возвышалось синее здание с зеркальными стёклами.

«Лучший способ борьбы для тебя – размозжить кирпичом собственную голову, – сказал внутренний голос. – Но ты на это не решишься, твоя голова для тебя слишком важна, не так ли?» Уэсли захотелось рассмеяться и согласиться с этим голосом.

Но он не сделал ни того, ни другого. Пусть и недолгое время, но он был слеп, и узнал про голоса несколько больше, чем многие зрячие. С собственным внутренним голосом нельзя соглашаться или не соглашаться, потому что это – ты сам. А голос в его голове был чужим.

И, поняв это, он действительно рассмеялся – но уже по своей воле.

Тиканье часов, которого Патриция обычно – почти всегда – не замечала, стало невыносимым. Она поняла, что больше не в состоянии просто сидеть за столом и ждать непонятно чего.

Но что она сейчас может сделать? Снова поехать в Лотлорн? Ожидание в кабинете превратится в ожидание в пути, а когда она приедет, всё наверняка уже закончится – так или иначе.