Злая ласка звездной руки - Сергей Синякин Страница 68

Они еще немного поговорили. Крымов задал генералу несколько незначащих дежурных вопросов об остановке в войсках, о борьбе с «дедовщиной», о снабжении армейских подразделений. Царицынской области они в своих разговорах больше не касались, по взаимной договоренности эта тема стала запретной. Словно в Небесной канцелярии белокрылый канцелярист просгавил на докладную записку о проведенной операции гриф секретности. Впрочем, так оно и было — отныне нельзя было даже вспоминать о произошедшем, позади оставались кровь и позор, впереди — процветание и величие, которому могло только повредить упоминание о кровавом позоре. Но это Сергееву так лишь казалось, Крымов о Михайловке заговорил. И вспомнил он о ней в самый неподходящий момент, когда генерал с облегчением считал, что их беседа подходит к благополучному завершению.

— Да, — сказал Крымов. — Думаю, что нам с вами придется еще раз побывать на пепелище. Откладывать не надо. Это даже лучше, когда головешки еще тлеют. Нагляднее все получается. Пригласим газетчиков, телевизионщиков — пусть видят, что русские случившейся трагедии от мира не таят. Мы, Александр Яковлевич, общество открытое. Нет у нас в Михайловке и не было никогда секретных лабораторий. Была инвазия неизвестных сил. Вы готовьтесь, вас журналисты каверзными вопросами особенно донимать будут! Все-таки будущий министр обороны, а?

Они попрощались. Видно было, что Крымов успокоился — ладошка у него теперь была сухой и под глазами усмешка стянула сеточку веселых морщинок. Темная бородка с густыми вкраплениями седины торчала уже задорно и весело.

— А о сгоревших деньгах не волнуйтесь, — неожиданно сказал Крымов, делая упор на «сгоревших». — На бюджете вашего министерства это никаким образом не скажется. Мы их спишем из внебюджетного фонда. Сами понимаете… — Глава администрации так выразительно пошевелил пальцами, что генерал понял — делиться все равно придется.

Возвращался генерал Сергеев по той же аллее, которой он шел к Крымову. На деревьях каркало воронье, еще переживающее очередную схватку с кремлевскими охранниками, в которой была зафиксирована уже неизменная ничья. Чувствовал себя Сергеев отвратительно. У него даже уши горели, хотя уличивший его в воровсте сановник недвусмысленно дал понять, что был бы не против оказаться в числе людей, которые пять миллионов станут делить. Более всего генерал был зол на систему, которая заставляла его жить по скотским законам. Он даже немного завидовал Грошеву, который нашел мужество выстрелить себе в голову. Александр Яковлевич слишком любил жизнь, чтобы отважиться на подобный поступок. И все-таки он чувствовал собственную неполноценность. Чего греха таить, дерьмом себя чувствовал генерал Сергеев! Не зря же на него даже вороны гадить не хотели…

9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА

Утром в номер Кунжакова позвонила горничная. Девушка была лет двадцати, прелестное такое создание с вертлявенькой походкой и кокетливо стреляющими глазками. Она была, конечно, не из тех, чьи родители в милиции высокие посты занимают. Кто бы разрешил ей ночью рядом с командированными мужиками находиться. Будь у Кунжакова дочка, он бы ни в жизнь не позволил ей работать в подобном месте, особенно по ночам. Совратят ведь эти похотливые козлы, непременно совратят. В другое время и сам Андрей Николаевич не преминул бы пофлиртовать с хорошенькой девицей, которая, судя по ее взглядам, неплохо знала жизнь. Но после бессонной ночи ему даже разговаривать не хотелось.

— Вас к телефону, — сказала горничная, с любопытством оглядывая голого по пояс Кунжакова. — Сказали, что из отдела кадров УВД.

Оте-нате, хрен из-под кровати! Это кому же в кадрах понадобился сельский мент, о котором и не слышал никто, кроме инспектора кадров, да и тот скорее всего фамилию Кунжакова вспоминал, когда личное дело его по необходимости листал, когда принимал дела от ушедшего на пенсию предшественника?

Кое о чем Кунжаков, впрочем, догадывался. Кончилась его командировка в фантастический мир. Судя по утру, вчера в Михайловке что-то произошло. По простоте своей Кунжаков полагал, что подогнали товарняки, загрузили в них жителей городка и повезли их скопом в какой-нибудь специально освобожденный от зеков лагерь. На всякий случай, чтобы и в самом деле зараза по стране не распространилась. А это означало, что старший лейтенант Кунжаков автоматически становился нежелательным свидетелем произошедшего. А происходило то, что в демократические нынешние времена иначе, как произволом, и назвать трудно было. Времена уже пятнадцать лет стояли смутные. Разве можно было представить, чтобы член ЦК или кандидат в Политбюро за подозреваемого в убийстве человека правовые гарантии давал? А нынешним раз плюнуть, они даже поручительства за убийц давали, и никто их к ответу не требовал. Помнится, однажды вся Дума встала на защиту поэтессочки, которая с наркотой попалась. Не могла, мол, она этого сделать, не такой она человек, чтобы свой дар наркотиками губить! А поэтессочка возьми и загнись от передозировки! Вот был скандал на весь крещеный мир! А с депутатов как с гуся вода — даже и не отряхнулись. Но рядовой мужик за свои проступки как при советской власти сидел, так и при демократах ему давали на полную катушку.

Но если говорить лично о нем, старшем лейтенанте милиции Кунжакове Андрее Николаевиче, то он свою участь видел в довольно розовом свете. Ну вызовут его в кадры, ну подписку о неразглашении возьмут. Мало ли он этих подписок давал? И вернется он к своему прежнему месту службы, а события, происходившие этим летом у города Михайловка, постепенно сотрутся из его памяти, и лет через десять — двадцать вообще даже самому будет трудно понять, где правда, а где вымысел.

Человек, вызывавший Кунжакова к телефону, оказался начальником отдела кадров подполковником Барановым. Старший лейтенант видел его пару раз, когда Баранов приезжал в Кумылгу, так как был назначен куратором подтелковской милиции. Честно говоря, Баранов Кунжакову не понравился — высокомерен был он, истинный барин, через губу лишний раз не плюнет. И, на всех он смотрел с некоторым превосходством. Видно было, что подполковник всех людей раз и навсегда поделил на руководителей масс и рабочее быдло. Себя он, разумеется, к быдлу не относил.

— Кунжаков? — с ходу спросил он. — Через час жду тебя в отделе кадров. Пропуск на тебя уже заказан. Все.

Ошарашенно послушав гудки в трубке, старший лейтенант тихонечко чертыхнулся. Но что же делать, приказы начальства не обсуждаются. Уставы этого делать не разрешают. Даже если приказ дурацкий, а начальство дерьмовое. Как же! Единоначалие!

Чтобы не растерять душевного равновесия, Кунжаков подмигнул горничной и даже усмехнулся. Улыбка получилась кривой — ухмылка саркастическая, а не улыбка.

Вернувшись, он неторопливо оделся. Носки, которые Кунжаков с вечера простирнул и вывесил на батарею, высохли, а вот воротник у рубашки удручал старшего лейтенанта грязной полоской на сгибе. Ну и хрен с ними, в конце концов, Кунжаков к ним не рвался — сами вызвали! А чего они еще хотели от человека, который больше месяца живет в полевых условиях, оторванным от домашних пирожков и домашнего же уюта?