Ретенция - Илья Мартынов Страница 7

Сегодня у нас по плану подключать к вискам и лбу миниатюрные электроды, которые воспринимают сигналы мозга и могут передавать их на любое устройство, в котором есть выделенный приёмник. На следующей неделе нам предстоит опробовать электроды – передатчики мыслей из мозга в действии на тяжёлых летательных аппаратах. В Корпорации тестируют новые типы разведывательных манёвренных воздушных судов. Они хотят, чтобы пилоты управляли ими силой мысли.

– Как ты? – выдерживаю я дружественный тон, обращаясь к Агафии, когда Тод и его напарник Блэйн отходят в конец лаборатории за электродными платами.

– Ты о чём? – спокойно спрашивает Агафия, закрепляя шилообразный тонкий электрод прямо посередине макушки головы белой лабораторной крысы, обездвиженной миорелаксантом.

– Ну, эээ, – тут я понимаю, что не знаю, как именно подойти к теме. – Ну я о словах Поша…

– Всё в порядке, Трэй, руководству виднее.

– Ты серьёзно? – недоумеваю я.

– Абсолютно, – отрезает Агафия. – Лучше помоги мне зафиксировать электрод.

Я умолкаю и беру крысу за шею двумя пальцами одной руки и тут же перехватываю крохотный затылок её черепа свободной кистью. В воздухе запах палёной кости. Агафия трепанирует животному череп, чтобы добраться до мозговой ткани. В колледже я всегда ненавидел экспериментальную нейрохирургию, но здесь без неё никак. Чтобы зарегистрировать активность отдельных клеток мозга и сравнить с сигналом, подаваемым на внешние электроды, нужен доступ к живым тканям. Со времён двадцатого века ничего лучше этого изобрести так и не удалось. Надеюсь, когда-нибудь исследователей и врачей перестанут учить на живых организмах, а оставят их симуляции.

Тод недобро косится на меня из-за соседнего стола. Ему уже почти тридцать. Возможно, у него уже есть первые признаки седины, но они не заметны на фоне соломенного цвета его коротких волос. Он с самых первых дней в проекте. Я ему всегда не нравился. Он здоровый и крепкий, работящий. Я щуплый, обычный парень, да ещё из самого поганого района Мингалоса, который никто частью города-то не считает. Теперь, после того как объявили, что я могу возглавить лабораторию, Тод должен вообще меня возненавидеть. «Мне ещё нет девятнадцати, он зрелый человек. Я работаю не больше двух с половиной лет в проекте. Он с самого первого дня. Меня хотят назначить начальником лаборатории. А его даже не повышают в должности старшего лаборанта. Что-то здесь не так, – рассуждаю я, отворачивая нос от палёного запаха. – Хотя нет же! – Вдруг врывается мысль. – Я же единственный, кто обучался по новой усовершенствованной программе по нейронаукам, спонсируемой Корпорацией! Вот, наверное, почему меня повышают».

Эта мысль ненадолго меня успокаивает. Мой желудок перетягивает на себя фокус внимания. В животе утренний синтетический творог успел перевариться или не перевариться, а разложиться на молекулы, чёрт его знает. Я вообще не понимаю, как может усваиваться такая еды. Но мы, как крысы, загнанные в трюм корабля, едим всё, что есть. Скоро обед, это не может не радовать.

Я иду в переговорную, там уже заканчивают свои приготовления официанты. Мы едим всем отделом вместе. Для каждого отдела на этаже накрывается свой стол, общих столовых нет, за исключением холла в центральном здании, который иногда, по очень важным дням, превращают в банкетный зал. Только в такие дни сотрудники из разных отделов могут видеть друг друга. На одном из таких застолий по случаю празднования дня рождения Корпорации в октябре прошлого года мы и познакомились с Кристини. В тот вечер мы с ней буквально столкнулись лбами и с тех пор уже почти восемь месяцев вместе. Она похожа на ухоженную куколку. Изящная, немного строгая. У неё выращенные идеально ровные брови, ещё мне кажется, она как-то себя генно-модифицировала. Её кожа слишком уж светлая, почти молочного цвета. Мать Кристини занимает высокий пост в Плазмиде. Иногда Кристини дозволяется чуть больше, чем остальным сотрудникам её отдела.

Я присаживаюсь рядом с Агафией. Больше ни с кем из отдела сидеть не могу. Многие из них даже едят как роботы. Их руки двигаются подобно механическим держателям, почти как у механических кукол начала двадцать первого века. Возможно, только у Тода ещё более-менее естественные движения. Он занимается какими-то единоборствами. Ездит для этого специально на окраину города. Как-то Агафия мне сказала, что Тод даже умеет стрелять. Его приглашали служить в специальную армию Корпорации. Именно благодаря ей корпораты и захватили власть, но об этом никому говорить нельзя. Особенно за пределами центра. Там люди должны думать, что президент сошёл с ума, обленился и стал разваливать страну. И тут на помощь пришла Корпорация, добрая, светлая и желающая всем процветания. Те, у кого есть мозги, понимают, что это не так. Так просто не бывает в природе. Боюсь представить, что рассказывают в федеральных новостях о жизни в Мингалосе гражданам других регионов страны. Каково им там? Чем они живут?

– Тебе передать хлеба? – заботливо спокойным голосом спрашивает Агафия и уже тянется к корзинке с мучным.

– Да, спасибо, – отвечаю я и, мягко улыбаясь, смотрю на её профиль.

Как же я рад, что она со мной разговаривает. А ведь могла бы и насупиться. Но Агафия не такая. Она слишком умна, чтобы переваривать себя в яде негативных переживаний. За это она мне и нравится. Она честная и открытая, а ещё преданная любимому делу.

– Пожалуйста, – протягивает Агафия мне корзинку с хлебом.

Он выглядит красиво и даже аппетитно, но на вкус он не так хорош как на вид. На столе много разнообразной еды, разложенной на серебристых блюдах. У мамы на кухне почти вся посуда алюминиевая или из нержавеющей стали. Её посуда стёртая, кастрюли кривые, а сковороды почерневшие на дне. В центре у большинства жителей посуда либо из полимерного стекла, либо из наноплёнок, в которых всё готовится само под воздействием интенсивного сфокусированного излучения.

В корпорации строгий стиль интерьеров сочетается с предметами роскоши, такими как серебряная посуда и платиновые украшения на стенах и вокруг оконных рам. Роскошные залы и рекреации напоминают всем о могуществе и влиянии Плазмиды.

Я быстро орудую ложкой. Ещё с детства мне сподручней есть быстро. Агафия мне как-то говорила, что не стоит так торопиться, но я ничего не могу с собой поделать. Чувство голода и страх из детства, что завтра еды может не быть, заставляют мои челюсти работать в ускоренном темпе. В желудок сваливаются большие куски пищи, но он рад, что ему перепадает хоть что-то.

Сейчас Корпорация сумела обеспечить едой почти все регионы, если верить сводкам новостей. Но ещё десять лет назад были случаи, когда люди в отдалённых северных поселениях умирали от голода. Люди жалуются, что еда откровенно поганая, безвкусная, но терпеливо едят то, что им дают. Ничего выращивать самим всё равно нельзя. В лесу брать тоже ничего нельзя. Раньше мы с бабушкой часто обхаживали болота в поисках черничника или брусничной поляны. Тёмные ягодки там блестят, словно подобранные одна к одной. Если чуть сдавишь одну такую серо-голубую спелую ягоду, она тотчас лопается, и по пальцам разбрызгивается сиренево-фиолетовый сок. Он въедается, и его сложно чем-то отмыть. Так и ходишь до вечера с фиолетовыми пальцами. Экологическая полиция тогда не так строго следила за посещением лесов, как сейчас. Если бы сегодня кто увидел с такими пальцами, то могли бы назначить огроменный штраф или даже отправить за решётку.