Мокрый мир - Дмитрий Костюкевич Страница 7

Отточенным движением Нэй сунул дымящийся пистолет в кобуру.

Насекомые жалили и пищали, словно стеная по невинноубиенной.

Из канувшего в небытие прошлого сформировалась другая, заваленная трупами церковь и сухопарая фигура Уильяма Близнеца.

Учитель говорил:

– Возвратившиеся оттуда приходят не сами. Есть порог, и тьма за порогом, она выжидает. Когда кто-то выбирается из Чрева через приоткрытый Лаз, следом устремляются гости, опасные, голодные…

Молодой Нэй представлял хулиганистых детишек Полиса, что любят цепляться за прогулочные лодки, катаясь на закорках по внутренним каналам Сухого Города. Так к лодке-душе цепляется незваный попутчик…

Сегодняшний Нэй видел, как почернели глазки монаха: там заклубился мрак, созревший в утробе моллюска. Нижняя губа сползла, оголяя стесанные зубы, задергались алчно ноздри. Элфи Наст был дурным человеком, плетущим интриги, чтобы свергнуть милорда и заполучить власть. Но в тучной, перебирающей пухлыми пальцами оболочке содержалось нечто гораздо худшее, чем Элфи.

– Я недооценивал тебя, – признался монах, – я считал, в своих скитаниях по Мокрому миру ты растерял величие Избранности и почти уподобился плебеям.

– Что ж, – произнес Нэй, сосредоточенно плетущий три нити, – даже у плебеев есть чему поучиться.

– С ней – всё?

– Обижаешь, – осклабился Нэй.

– О, я не подвергаю сомнению твою меткость, – медово улыбнулся монах. Но дернул бровью, и крыса скатилась на пол, посеменила к краю платформы. Лысый хвост извивался червем.

Нэй наклонился, всматриваясь во мглу. Туда же зыркал фамильяр Наста.

Лита лежала на покрывале тумана, в болотных испарениях и слизи – веки опущены, губы сомкнуты. Красивое лицо белело в гнезде рассыпавшихся локонов. Медальон с Человекомышью прилип к скуле. Древний бог не защитил девку от пули. В груди зияла рана с обожженным контуром. Прямо в сердце.

Нэй не чувствовал ни раскаяния, ни жалости. Он думал о коченеющей плоти и свернувшейся крови, об увядших цветах. Аурой смерти он лакировал Литу. Крыса Наста, словно сомневаясь, принюхивалась. Под сюртуком Вийон вытянулся струной, и хотелось отпустить одну из нитей и прислушаться к духу… но Нэй не мог.

В ушах стучала кровь.

– Помести ее в кракена, – велел Элфи. После казни четырнадцатого колдуна именовали не иначе как Презренный. И теперь он командовал Георгом Нэем.

Чтобы заглушить смрад от разбухшей туши, Нэй использовал спрыснутый духами носовой платок. Ловко приземлился на замшелые камни. Ощущая затылком взор духа-крысы, опустился на колени возле Литы. Так, прикрывая собой тело, он был волен оставить заклятие-мираж, и страшная рана исчезла с едва заметно вздымающейся груди девицы. Не осталось ни капли крови. Кровь была на виске рыбацкой дочери, там, где пуля чиркнула, опалив кожу.

«Замри», – приказал Нэй.

Он сфокусировался на создании ауры смерти, заглушил стук девичьего сердца и обратился к Вийону.

«Что конкретно говорил учитель о ритуале с использованием живого человека?»

В ушах зашелестели обрывки давней беседы: собственный голос Нэя и голос Уильяма Близнеца.

– Можно ли тому, кто не умирал, использовать таинство Чрева?

– Если он не боится разгневать тьму.

Зрачки колдуна метались вправо и влево маятниками.

Он подхватил Литу и шагнул к разбухшей, смердящей туше. Сапог наступил на щупальце, оно лопнуло, брызнув бурой струей гноя. От вони кружилась голова. Ноша стала вдруг до странного тяжелой, будто противилась запланированному.

Вийон посылал в мозг слова Уильяма Близнеца:

– Правда или нет, но ходят легенды о звездочете, который провел ритуал, дабы выведать секреты Вселенной. Он заживо погрузился в Чрево. Его тело превратилось в мост между мирами, и души древних астрономов поселились в нем на короткое время. Они поведали о кораблях, летавших к далеким планетам, и о том, что корабли принесли на Землю зло, погубившее Прежний мир.

– Звездочет выжил?

– Говорят, он сумел выбраться из Чрева и прервать связь с загробной стороной. Но тьма снова и снова являлась ему, он видел берега, которые ни один смертный не должен видеть, и в итоге сошел с ума.

«Прости меня», – подумал Нэй, всматриваясь в бледное лицо рыбацкой дочки.

Лита распахнула глаза. Заверещала и впилась зубами в кисть колдуна. От боли Нэй ахнул.

– Она жива! – закричал сверху монах. – Ты не убил ее!

– Рыбья требуха! – голосила Лита. – Да как ты посмел!

Она брыкалась и царапалась, но Нэй покрепче стиснул ладное тело и занес над пузырящейся массой.

– Кощунство! – завопил монах. – Издевательство над Преображением! Туда нельзя живым!

Глаза девки вылезли из орбит. Нэй пожал плечами и швырнул ношу на гору колыхающегося киселя. Крик оборвался. Лита провалилась с головой в дохлого кракена, как в топь.

– Великий кит Джхаша! – не унимался монах. – Проклятый мерзавец! Сюда, сюда!

Нэй метнулся обратно на платформу. Туша моллюска бурлила в желобе. Щупальца хлопали по бревнам.

Нэй не верил глазам, но есть процессы, течение которых не зависит от веры и ограниченных представлений. Даже после стольких слов Уильяма Близнеца… Да, у доктрины перевоплощения хватало последователей, вот только одно дело слышать о живых мертвецах Калькутты или оборотнях Вагланда, а другое – лицезреть Лаз в клубящейся стене неугомонного круговорота жизни и смерти. Стоять перед ним.

После гибели тела человеческая душа пытается всплыть, чтобы родиться в новом теле или вселиться в уже существующее – и так до тех пор, пока не успокоится, достигнув Вечной Глубины, или не найдет путь в иные миры. Но душа не способна вернуться самостоятельно. Возрождение совершает мысль, извечное желание Творца Рек, к которому восходят заклинания – даже самые черные и скверные.

Река жизни и смерти состоит из слоев, связанных подводными течениями. Смерть – это отделение главного слоя, придонной глубины, от верхних слоев. Перерождение – это резкий подъем, агония бегства, прежде чем душа сольется с Рекой. Все пребывает повсюду, верно. Но, чтобы выйти, нужна дверь, проход. Что-то реальное и мифическое в человеческом сознании. Чтобы вынырнуть, нужен Лаз. Чрево. Кракен связывает слои, он обитает на самом дне и поднимается на поверхность. Он везде. Он водоворот, через который можно вернуться.

Монах вцепился толстыми пальцами в редкие поросли тонзуры вокруг и причитал. Его буркала залили чернила каракатиц, что рыскают в околоплодных водах в брюхе кита-смерти.

А по залу уже перли прихвостни храма.

Стражи-монахи, вооруженные костяными мечами.

Не мешкая, Нэй ринулся навстречу. Блеснула сталь. Спутник Элфи Наста замельтешил у ног, норовя разодрать акулью кожу и вгрызться клыками в мясо. Повинуясь команде, Вийон покинул уютное гнездышко под сюртуком хозяина, прыгнул точно на спину крысе. Впился острыми зубками в холку врага. Нэй охотно поглядел бы, как сражаются духи, но момент был неподходящий.