Война за Биософт - Лилия Ким Страница 7

— Я доктор Жилинский, ваш реаниматолог, — он положил ладонь на крышку моего аквариума. — Надежно, как в материнской утробе! Скоро ваши жизненные функции полностью восстановятся, Алексей Романович.

Так я узнал свое имя.

21 августа 2054 года, 06:54:06

Токийский хайтек-мегаполис

Штаб-квартира Бюро

информационной безопасности

Хайтек-правительство намеревалось устроить грандиозные торжества в честь «Максима Громова — обычного школьника, который спас мир». Медиа взахлеб спорили — имеет ли хайтек-школа Накатоми право требовать, чтобы ее упоминали каждый раз, когда речь идет о Громове. Приобрел он свои исключительные познания в области софт-инжиниринга в Эдене, или победа над Джокером — всего лишь «единичное гениальное озарение»?

Мистер Буллиган доставил Громова в президентский люкс Nobless Tower. Передав нового супергероя заботам охраны и обслуживающего персонала, шеф Бюро отправился в штаб-квартиру Бюро, чтобы хоть немного поспать. События прошедших десяти дней — скандал с Эденом, атака Джокера, военный заговор — утомили Джека Буллигана до такой степени, что если бы ему позвонил сам Господь Бог, он бы не стал отвечать, пока не выспится, но электронный секретарь сообщил, что с шефом Бюро желает говорить Алекс Хоффман, Председатель Торговой Федерации.

— Да, сэр, — рявкнул Буллиган в ответ на вызов, поднимая голову с кожаного подлокотника своего дивана.

— Мистер Буллиган, если вы хотите получать свои неподотчетные фонды, сделайте так, чтобы я знал о Максе Громове все. Причем сегодня вечером, — прозвучала в ответ краткая инструкция. — Я хочу, чтобы к нему приставили специалиста по прогнозированию человеческого фактора. Лучшего! Если мне не изменяет память, личностный аналитик Аткинса еще жив…

— Ну-у… — задумчиво протянул Буллиган. — Можно, конечно, и так сказать… «Жив» — не совсем точное слово… Можно сказать — не до конца мертв…

— Так пусть составит исчерпывающий психологический портрет Громова! — рявкнул Хоффман и, судя по звуку, стукнул чем-то по столу. — Я намерен познакомиться с нашим героем до официальных торжеств в его честь. Мне надо знать, что он за человек.

— Если вы хотите, чтобы этим занялся именно личностный аналитик Аткинса, то получить отчет к завтрашнему вечеру невозможно, — твердо сказал Буллиган. — Нам понадобится некоторое время, чтобы вернуть доктору Павлову способность думать. К тому же когда он узнает о смерти Аткинса, нет никаких гарантий…

— Делайте! — заорал Преседатель Торговой Федерации.

Голос Алекса Хоффмана был звонче и злее обычного. Он говорил так, будто в лице Громова увидел личного врага. Или, во всяком случае, соперника.

— Да, сэр, — угрюмо ответил Буллиган.

Когда Председатель отключился, шеф Бюро сел, потер шею и уперся локтями в свои колени.

— Павлин чертов… — проворчал он. Реплика была адресована Хоффману. — Не может пережить, что объявился герой покруче его самого. Так я и думал…

Дневник доктора Павлова

? июля 2054 года

Тюремный комплекс Джа-Джа Блэк

О. Исландия

Северный блок, реанимационный центр

Воспоминания о собственной жизни посещали меня как видения или сны. Я переживал разговоры с женой, игры с дочкой, иногда видел себя в каком-то исследовательском центре. Также я часто вспоминал Роберта Аткинса. Он являлся мне то пятилетним мальчиком, то подростком, то взрослым, бледным, чрезвычайно нескладным молодым человеком. Он был маленького роста, с узкими покатыми плечами, впалой грудью, неестественно длинной шеей и большой лопоухой головой. Его кожа выглядела пористой, рыхлой, ее покрывало множество гнойников. Редкие темно-рыжие брови, воспаленные веснушки, сальные волосы. Длинные, но слабые, как стебли пожухлой травы, руки. Даже очень дорогая, безупречно сшитая одежда сидела на нем безобразно, мешковато. Что и говорить — Роберт Аткинс выглядел ужасно. Он был не просто уродлив, а кошмарно уродлив. Однако что-то в нем все же вызывало во мне нежность… Или жалость? Или гордость?! Я не мог понять, почему так часто вижу этого человека и чем он для меня так важен.

Он боялся громких звуков, всполохов пламени, темноты. Он был таким нервным, что присутствие других людей повергало его в панику. Говорил быстро, четко, отрывисто, очень сложными фразами, без запинки, но не меняя интонаций. Все на одной ноте, глядя на свои руки или в одну точку в пространстве.

— Я хочу самостоятельно спроектировать себе дом, — говорил он мне. — И жить там один. Один, понимаете? Никого больше видеть не желаю. Только так я могу сосредоточиться. Я как будто без кожи, понимаете? Я без кожи. Мне все больно. Каждый взгляд, жест, кривая улыбка. Почему я не такой, как все люди? Почему я изгой?

— Ты не изгой, ты гений, — отвечаю ему я. — Ты величайший мозг…

— Чушь! — перебивает он меня. — Я урод! Что-то во мне не так! — он тычет пальцем в свой висок. — Вот тут что-то не так. Как будто еще одно существо сидит внутри меня, а я только биологическая оболочка для него. Оно все время думает, думает, думает, изобретает, заставляет меня записывать, зарисовывать его изобретения. Не дает нормально спать, общаться с другими людьми, жить, как мне хочется! Я должен постоянно исполнять его волю!

Воспоминания, связанные с Робертом Аткинсом, почему-то всегда были неприятными. Болезненными. Я силился задержать их, сконцентрироваться, чтобы восстановить детали, — но картинка тут же исчезала или расплывалась.

Потом я увидел сцену суда. Меня обвиняли в незаконных экспериментах, повлекших за собой тяжелые увечья нескольких подростков. В чем суть моих экспериментов, я вспомнить не мог, но почему-то был очень спокоен. У меня было ощущение завершенного дела… Но воспоминание о том, что это за дело и почему я был так рад его закончить, все время ускользало от меня.

Кажется, мне грозило пятьдесят лет заключения, которые соглашались заменить анабиозом из уважения к моим достижениям в науке.

У меня был адвокат. Совсем молодой. Лет двадцати трех. Его звали… Черт, я не помню, как его звали. Он убеждал присяжных, что я великий ученый, что я оступился, не знал меры, но терять меня нельзя…

Потом я увидел его в своей камере, он тряс перед моим лицом какой-то бумагой:

— Доктор Павлов, я вас умоляю, скажите правду. Почему вы это делали?! Вы же не киношный маньяк. Вы нормальный человек. Почему? Почему?! Хотя бы намекните, что вас толкнуло? Почему вы начали экспериментировать с… — адвокат сунулся в бумагу. — Церотерозином!

— Предпочитаю называть его нейроактиватором.

— Неважно! — крикнул адвокат. — Вы можете объяснить, какого черта вас вообще понесло им заниматься?! Вы же прекрасно знали, что любые разработки в этой области запрещены! Со времен суда над корпорацией «Фрайзер», которая выпустила свой «Омни», якобы усиливающий интеллектуальные способности, и свела с ума два миллиона человек!