Ливонская чума - Дарья Иволгина Страница 70

— Здравствуй, Штрик, — сказал Иордан. Я думал, ты умер.

— Смерти нет, — ответил Штрик. — Те люди поймали ведьму?

— Наверное, — отозвался Иордан. — Наш земной путь окончен. Какая нам разница, поймали ли новгородцы какую-то ведьму? Какое нам дело до ведьмы? Ордена больше нет…

— Но мы — есть, — промолвил Штрик.

И повернув голову, глянул на своего сияющего соседа. Во взгляде умершего ливонца сияла такая любовь, что Иордан вздрогнул: неожиданно он понял, откуда свет и кто тот второй, высокий и тонкий.

В тот же миг перед ним предстал ангел.

— Боишься, что мы не приближаемся к тому месту, где бродят слуги дьявола? — прозвучал тихий голос в уме Иордана. — Это не так! Не бойся за свою жизнь, бойся только за душу…

— Я и за душу не боюсь, — сказал Иордан вслух, — ведь ты рядом…

В этот миг все пропало. Иордан ощутил жгучий холод. Он стоял поодаль от своих товарищей, а из дома, где валялась, замотанная в сеть, Соледад, доносились пронзительные крики и хлопанье кожистых крыльев.

Иордан добежал к Севастьяну и его людям. Иона утратил свой бравый вид. Он зажимал ладонями уши и тряс головой, а потом вдруг повис у Севастьяна на локте и взмолился:

— Господин Глебов, отпустите меня! Можно, я пойду домой? У меня дел много!

— Иди, — позволил Глебов.

Иона припустил бежать по улице.

— Его отпустил, а мы, значит, здесь должны торчать и на все это глядеть? — упрекнул Глебова Харлап.

Севастьян устремил на него холодный взгляд, даже в темноте неприятный. Харлап поежился.

— Ты никак возражаешь мне? — осведомился Севастьян.

— Ну, я… — промямлил Харлап.

— Может быть, ты недоволен мной, Харлампий? — продолжал Глебов.

Крики Соледад делались все пронзительнее, от них чесалось все тело.

— Прости, господин Глебов, — проговорил покаянно Харлап. — Сам не знаю, что на меня нашло. Страшно как-то. Боязно и неприятно.

— А, — сказал Глебов. — Мне тоже.

— А его все-таки отпустил…

— Иона — человек особенный, — сказал Глебов. — Не такой, как ты или я. Я думал, тебе это понятно.

— Да понятно, понятно! — подал голос другой стрелец. — Не мытарь его, Севастьян. Он не со зла, просто с перепугу.

— Ладно, — махнул рукой Севастьян. — Я и сам боюсь… А где Иордан?

— Я здесь, — подал голос ливонец. — Отходил по надобности.

Соледад почти замолчала. Теперь она еле слышно попискивала, как мышь. Несколько минут солдаты вслушивались в ее голос, и вдруг один из них сказал:

— Да ведь это не ведьма, это гарпия скулит…

— Посмотрим, что там? — предложил Флор, стараясь сделать так, чтобы зубы у него не стучали слишком громко.

— Нет уж, с меня довольно! — возразил Иордан. — Давайте просто подожжем этот дом.

— И спалим половину Новгорода, — добавил Севастьян. — Отличное решение. Зажигайте факелы!

Вспыхнул факел, затем другой, из темноты выступили хмурые лица с глубокими провалами на месте глаз и ртов. Вместе со светом пришло облегчение, как будто с души сняли половину тяжести.

— Человек — тварь дневная, — проговорил Севастьян. — «Сотворил есть луну во времена, солнце позна запад свой. Положил еси тьму, и бысть нощь, в ней же пройдут вси зверие дубравние. Скимни рыкающии восхитити, и взыскати от Бога пищи себе. Возсия солнце, и собрашася, и в ложах своих лягут. Изыдет человек на дело свое, и на делание свое до вечера…» — прочитал он на память из Предначинательного псалма, где говорится о сотворении мира, и о зверях ночных, и о существах дневных, и о том, что каждое из них выходит на промысел свой либо под солнцем, либо под луной, в зависимости от предназначения.

Он с наслаждением произносил святые слова, чувствуя невероятную свободу. От этих слов делалось сладко на языке, а сердце пело от радости: ведьма не имела больше над ним своей власти!

С факелом в руке Севастьян Глебов первым нырнул в разоренный дом.

И замер в ужасе.

Гарпия неторопливо пировала, растаскивая клювом тело мертвой женщины. Время от времени птица наталкивалась на веревку и, сердито ворча, разгрызала ее клювом, чтобы не мешала трапезе. Убитая ударом в висок Соледад приподнималась и шевелилась, точно живая, под укусами.

Завидев свет факелов, гарпия недовольно заворчала, затопталась на месте, хлопнула крыльями и, разинув зубастый клюв, зашипела. Длинный синеватый язык высунулся из пасти и задрожал.

Севастьян ощутил приступ тошноты, однако у него хватило сил поднять руку с факелом и крикнуть своим солдатам:

— Стреляйте! Стреляйте, товарищи, бейте не думая!

Десяток копий пронесся по воздуху, и гарпия упала на бок, отброшенная от Соледад мощными толчками. Она еще билась на полу, сильно взмахивая крыльями, но последнее копье пригвоздило ее к стене. Исходя кровью и вереща тонким, совершенно не птичьим голосом, тварь подохла.

Кончено, — проговорил Флор упавшим голосом. — Господи! Мне не верится, что все позади.

* * *

Новгород медленно оправлялся после бедствия. Заставы сняли через месяц, но еще до того, как дороги, ведущие в город, были открыты, в самом Господине Великом Новгороде уже возобновилась обычная жизнь. Появились совсем другие люди — спокойные труженики, которые разбирали опустевшие дома и вычищали их. Пожаров опасались, поэтому костры жгли только на перекрестках, где не было опасности, что огонь перекинется на стены. Чума совершенно утратила свою силу. Если человек чувствовал теперь недомогание, то просто отлеживался пару дней и затем вставал с постели как ни в чем не бывало.

Неожиданно, пренебрегая опасностью, зашел в Новгород английский купец и сумел с огромной выгодой для себя продать зерно. Город запасался продуктами впрок, поскольку из-за чумы зима ожидалась голодная и неблагополучная. Англичанин уже вышел в море, когда обнаружил, что на борту у него находится пассажир, о котором прежде никто даже не подозревал.

Он спал в трюме, среди пустых бочек и связок меха, которые были куплены англичанами по чрезвычайно выгодной цене. Выглядел он уставшим и очень изголодавшимся, но никакого сострадания у моряков не вызвал — они не любили тех, кто самовольно пробирался на корабль, полагая, что такие люди в состоянии принести несчастье всему плаванию.

Разбуженный и грубо схваченный, человек этот не оказывал никакого сопротивления, когда его вытащили на палубу и бросили к ногам капитана — бравого мореплавателя по имени Джереми Тибс.

— Что тут у нас? — осведомился Тибс. Он благодушествовал, довольный результатами своего плавания. — Кто ты такой, а?

Человек пошевелился на палубе, с трудом встал и уставился на капитана. Незваный гость англичан был очень грязен, его всклокоченные волосы и борода торчали дыбом, глаза провалились, и скулы выступили так, что делалось неприятно.