Иктанэр и Моизэта - Жан де ля Ир Страница 70

С подлинным верно: Адмир. Жэрминэ. Адмир. Окошима».

В этот самый день во многих городах различных стран произведены были аресты тысяч анархистов, которые в это только что пережитое миром смутное время выказали себя пламенными сторонниками Неизвестного. И без суда, ограничившись, на основании осадного положения простым допросом, учиненным местными генерал-губернаторами, эти анархисты были казнены в тот же вечер.

Что касается товарищей, оставленных Сэвераком хозяевами на острове Кабрера, то за ними ходил германский миноносец, и затем их без всякого суда, по простому предположению, что сотрудники Сэверака и не могли не иметь на своей совести тяжких преступлений, казнили.

Эти суровые меры много содействовали укреплению общественного порядка, сразу восстановившегося при первом же известии о взятии Иктанэра.

16 мая, в десять часов утра, Оксус и Фульбер сидели запершись в телефонной станции Затерянного острова. Они ждали известий от Иктанэра. Ожидание их было полно нетерпения и тревоги, так как оба эти человека, предвидевшие все, кроме коварства со стороны держав, на которое они были способны сами, ничуть не сомневались, что Иктанэр уже произвел разгром и опустошение в Средиземном море. И они заранее учитывали результаты этого предпоследнего акта драмы; растерянность держав, восстание народов против их правительств и окончательное порабощение Мира.

В десять с четвертью часов раздался сигнальный звонок. Оксус вздрогнул, тогда как Фульбер, со своей сатанинской улыбкой, пустил приемный аппарат.

И фонограф громко заговорил:

«Со станции острова Мальты, через станцию Омана на Затерянный остров, 16-е мая, десять часов двенадцать минут утра».

Фонограф захрипел, и затем тем же металлическим голосом, невозмутимость которого еще более увеличивала весь ужас произносимых слов, проговорил следующие поразительные слова:

«Иктанэр взят в плен… Японский адмирал Окошима по-предательски прикинулся подчинившимся…»

Оксус вскочил, и в то же самое время во весь рост выпрямился Фульбер. Мертвенная бледность разлилась по лицу монаха; его глаза замигали и все тело охватилось дрожью… Удар был так силен, так непредвиден, и он разрушал такой старинный, громаднейший и могучий замысел, что Фульбер, не смотря на свое каменное сердце, был словно поражен ударом молнии. Стон сорвался с его губ, и во весь рост он рухнулся без сознания.

Но Оксус, словно загипнотизированный, с холодным потом на лбу, с руками, впившимися в стол с аппаратом, продолжал слушать. И он до конца узнал гибельное известие.

А фонограф тем же тоном, каким он возвестил бы о победе, повествовал о поражении.

Мучителен был рассказ о плене Иктанэра. Но затем фонограф со всеми подробностями сообщил прокламацию, с которою конгресс обратился ко всему Миру.

Когда кончен был и этот рассказ, машина сделала продолжительную, наполненную шипением паузу и затем заговорила снова:

«Вчера была обнародована депеша, возвещавшая подчинение держав. Но мы, на станции Мальта, когда получили ее с гибралтарской станции, сочли ее апокрифической и не передали раньше проверки ее точности. И вместо подтверждения победы, мы получили уверенность в поражении»…

Пауза и затем вдруг заключение:

«Ждем приказаний Господина»…

Аппарат сухо щелкнул. Рассказ был кончен.

И долго, склонившись над столом, не спуская глаз с машины, словно весь окаменев, Оксус не двигался с места.

Затем дрожь пробежала по всему его телу и он опустился рядом с лежавшим без памяти Фульбером.

И тогда, охватив свою голову руками, он заплакал как ребенок. Была ли это скорбь ученого, гениальное творение которого погибло навеки, или же то было отчаяние побежденного честолюбца?..

В полдень резкий звонок вывел Оксуса из его окаменения. Слезы его перестали течь. Он машинально поднялся и пробормотал:

— Фульбер, завтрак подан… Фульбер! Фульбер! — воскликнул он.

Лихорадочно он распахнул одеяние монаха и положил ему на грудь свою руку.

— Жив! Его сердце бьется!

И он поднял огромное бессознательное тело, взвалил его к себе на плечи и покинув залу телефонов, отнес его в свою комнату.

Три часа спустя, все обитатели Затерянного острова — подчиненные братья, прислуга, — все кроме Моизэты, были собраны в лаборатории и сгруппированы в одной ее стороне.

Перед ними, в нескольких шагах расстояния, стояли бледные, но спокойные и с выражением решимости в глазах — Оксус и Фульбер.

— Дети мои, — вдруг заговорил мрачным голосом Фульбер, — мы побеждены… в настояний момент. И нам нужно расстаться до той поры, когда Богу будет угодно дать мне возможность снова призвать вас к себе. Сципион разделит между вами половину сокровищ Затерянного острова. Отдельными отрядами, под начальством особо назначенных братьев, вы в эту же ночь сядете на имеющиеся в запасе лодки и отправитесь все, одни по направлению к Персии, другие — к Аравии. Достигнув берегов, вы взорвете ваши лодки и под руководством ваших начальников отрядов двинетесь в путь в Испанию, и там, рассеявшись по всему королевству, будете ожидать наступления благоприятных времен. Пройдут годы… Многие из вас умрут ранее, чем раздастся голос призыва. Да сохранит же нас всех Бог! На колени!

Все, кроме Оксуса и Фульбера, упали на землю. И многие плакали.

И тогда с величием первосвященника, который правил бы вселенной, монах поднял правую руку и благословил собрание.

— Встаньте!

Затем началось странное шествие. Прежде всего Сципион, за ним — начальники отрядов стали подходить один за другим. Перед отцом и учителем они становились на колени и, приняв руку Фульбера, целовали ее, потом — тоже пред Оксусом, и встав выходили из лаборатории. После братьев шли служанки. Они все рыдали. И позади всех в слезах шла скромная подруга Моизэты Дора.

Но Оксус задержал ее.

— Дора, — сказал он, — ты не поедешь с другими. Ты последуешь за твоей госпожой. Поди в свою комнату и жди моих распоряжений.

Молодая негритянка поклонилась и вышла.

Двое побежденных остались наедине.

Минуту они смотрели друг на друга в молчании, затем спокойным голосом Фульбер проговорил:

— Оксус, твое решение непреклонно?

— Да, Фульбер!

Снова наступило молчание. Их руки соединились, и неудержимое волнение сморщило суровые черты их лиц.

— Хорошо, ступай! — проговорил наконец Фульбер. — Она — тебе дочь. И я тебя понимаю. Ради тебя я ее прощаю, что она была главной виновницей нашего поражения.

— Виновницей несознательной, Фульбер! — прошептал Оксус.

— Но несознательность Моизэты оказалась опасней сознательной воли Сэверака. А Сэверак заплатил за это жизнью! — отрезал монах.