Космический психолог - Джеймс Уайт Страница 78

– Я боюсь, – сказала Маррасарах, – узнать обо всем.

О'Мара ждал, что она скажет еще что-нибудь. Казалось, даже участки погибшей шерсти кельгианки взволнованно шевелятся. Будь Маррасарах человеком, он бы подошел к ней поближе, положил бы руку на ее плечо, сказал бы что-нибудь ободряющее, но в данном случае это было исключено.

– Ты знаешь обо мне все, потому что в твоем разуме – моя мнемограмма, – наконец проговорила кельгианка. – Но ты забываешь, что теперь мое сознание уже не таково, каким было прежде, О'Мара, и изменил его ты. По причинам, которые ты описывал мне словами и которые мне не до конца понятны, ты взялся за мое лечение. Ты сделал это не из жалости к моему увечью, как ты утверждал, а потому, что я для тебя представляю психологическую проблему, решению которой ты готов посвятить все свои отпуска, за исключением самого первого – того самого, во время которого ты и женщина-землянка Джоан спасли шерсть Кледента. Ты говорил, что тобой движет неудержимое преклонение перед той личностью, какой я была когда-то, и...

– Это было и есть гораздо больше, чем преклонение, – уточнил О'Мара.

– Не прерывай меня, – продолжала Маррасарах. – Я не умею лгать, но сказать правду мне так трудно. Ты решил мою проблему не тем, что совершил чудо медицины и излечил мое изуродованное тело, а тем, что исцелил мою исковерканную психику. Ты работал с удивительным терпением и подарил не только мне, но и многим другим смысл жизни вместо существования в мире боли, проклинания судьбы, изоляции от друзей и близких вплоть до самой смерти, порой наступающей вследствие самоубийства.

Работать со мной, – продолжала Маррасарах, взволнованно шевеля сохранившими подвижность островками шерсти, – ты начал с того, что морально шантажировал Кледента, дабы тот выспросил в той больнице, где я когда-то работала, где находится этот приют. Потом ты говорил со мной. И говорил, и говорил... Сначала это было жестоко, но ты все время напоминал мне о том блестящем врачебном поприще, которое открывалось передо мной до несчастного случая. Кроме того, ты все время настаивал на том, что у разума внутри моего искалеченного тела тоже есть будущее, которое не зависит от визуального контакта и социального общения с моими здоровыми коллегами. Потом в течение многих лет ты, храня в тайне твои поездки сюда и то, чем ты здесь занимаешься, постепенно преобразил до неузнаваемости эту обитель живых трупов. Приют из свалки для отбросов, социальных изгоев, о которых наши здоровые сородичи предпочитают не вспоминать, превратился в консультационный центр, и теперь его излеченные и переобученные обитатели способны оказывать услуги, которые пользуются все большим и большим спросом. Во время бесед обращающиеся к нам за помощью не видят консультантов, но наши посетители уже успели к этому привыкнуть. Не знаю, какого вида психотерапию ты проводил с остальными – они не медики, и ничего мне не расскажут, но со мной ты говорил только о Главном Госпитале Сектора.

Ты рассказывал мне о чудесных и порой опасных событиях, которые там происходили, – продолжала Маррасарах, – о тех странных существах, которые там работают, и о еще более странных созданиях, которых вам там приходится лечить, и их болезнях, о самых невероятных проблемах, с которыми там приходится ежедневно сталкиваться врачам. Сотрудников и пациентов ты описывал, как великий и преданный своему делу психолог, а вот о событиях и происшествиях рассказывал с чисто кельгианской точки зрения, на что способен только тот, в ком живет частица моего сознания. Вначале и мне хотелось только умереть и покинуть мое искалеченное тело. А я вместо этого начала считать дни до твоего следующего отпуска, чтобы узнать побольше о твоей жизни. И вот теперь ты хочешь, чтобы я разделила с тобой эту жизнь за счет записи всех твоих воспоминаний в мое сознание, включая и ту странную привязанность, которую ты ощущаешь ко мне. Мне очень лестно твое предложение, но я не думаю, что мне хотелось бы стать обладательницей всех твоих знаний, сокровенных тайн и истинных мыслей, прячущихся в сознании психолога О'Мары.

Я боюсь.

О'Мара старался не смотреть на считанные островки подвижной, здоровой шерсти Маррасарах, выражавшие ее страх. Он знал, что запись его мнемограммы не изменит ни ее будущего, ни его чувств к ней, но он тоже начинал бояться – того, что она отвергнет его предложение, грозящее ей пониманием того, какой он нетонкий, необразованный и сложный человек.

– Чего ты боишься? – заботливо спросил он.

– Я знаю тебя по твоим словам и поступкам, – ответила она. – В течение многих лет это были целительные слова и милосердные поступки. Но теперь ты готов дать мне возможность узнать твои истинные мысли и побудительные причины, лежащие за этими словами и поступками. Вот этого и я боюсь. Я боюсь узнать об эгоизме или нравственном несовершенстве существа, к которому столько лет отношусь с уважением, восхищением и глубокой привязанностью, боюсь обнаружить в тебе какую-нибудь странную психологическую аномалию, которую ты, сам того не зная, скрыл от меня за своими речами. Я... я боюсь разочароваться.

О'Мара улыбнулся. Он знал, что за годи их знакомства Маррасарах научилась понимать, что означает у землян эта гримаса. Прежде чем ответить кельгианке, он собрался с мыслями. Этого мгновения он ждал с тех пор как когда-то, давным-давно, вопреки всем запретам, записал себе кельгианскую мнемограмму, чтобы ускорить и улучшить курс психотерапии Торннастора, в те годы – молодого практиканта. О'Мара тоже боялся – он боялся отказа и разочарования, которые последовали бы за отказом.

Он сказал:

– Мои слова и поступки принадлежали психотерапевту, работавшему с искалеченной, страдающей от эмоционального стресса и лишившейся своей профессии пациенткой. На данный момент ты уже давно не пациентка и ни в какой психотерапии не нуждаешься. Поэтому я признаюсь тебе в том, что я эгоистичен, несовершенен, недостоин восхищения и уважения, и во всей Галактической Федерации не найдется психолога, который не сочтет меня ненормальным – потому что мне нужна твоя дружба и даже более того.

В первые же часы после того, как я записал себе твою мнемограмму, – продолжал О'Мара, – я испытал сильнейшую эмоциональную привязанность к тебе, – продолжал О'Мара. – Это была самая настоящая любовь с первого взгляда, но любовь не физическая, она не имела ничего общего с сексуальным влечением. Будь это так – вот это уже было бы настоящим отклонением от нормы. Я любил и люблю личность по имени Маррасарах, талантливого медика, которая упорно трудилась и училась, чтобы достичь высот в своей профессии, которая даже на просвещенной Кельгии является в основном достоянием мужских особей.

Мне нравилось то, как бескорыстно ты помогала своим однокурсникам, самым тяжелым пациентам, а потом – коллегам, у которых возникали профессиональные и личные проблемы. Чем сложнее были эти проблемы, с тем большей заботой и пониманием ты их решала. Несмотря на то, что в то время, как ты стала донором мнемограммы, ты была очень молода, тебя высоко ценили, уважали и любили – потому, что ты всегда была советником, другом, а порой – и матерью для всех, кто нуждался в помощи. Если бы я встретил женщину-землянку, похожую на тебя, моя молодость стала бы иной и уж точно – счастливой. Но случилось другое. Ты стала моей партнершей по разуму. Все твое стало частью меня, и я был счастлив – так счастлив, что и представить себе невозможно.