Я спас СССР! Том I - Алексей Вязовский Страница 8

— Русин, очнись!

Кто-то меня тормошит и я открываю глаза. Надо мной стоит обеспокоенный Димон. Рядом переминается Индустрий.

— Ты так стонал во сне! Я решил тебя разбудить.

Трогаю нос, сухо. Смотрю на часы. Я был в отключке всего четверть часа! А такое ощущение, что прожил целую жизнь. За окном уже стемнело, пора выдвигаться на Маяковскую.

— Спасибо! — начинаю собираться на свидание. Брюки, ремень, чистая рубашка.

* * *

Московское метро — еще один Храм. Только уже транспортный. Опять много мрамора, мозаичных панно, скульптур. Лет через двадцать, когда в столицу потянется первый устойчивый ручеек иностранцев, туристов будут водить сюда на экскурсии. Бросив в автомат 5 копеек, я уже через полчаса оказываюсь на Маяковской. Тут правит бал соцреализм. На картинах парашютисты, спортсмены, монтажники-высотники, и конечно, девушка с веслом. Куда без нее. Народ совсем мало, час пик уже прошел. Зато половина тех, кого я вижу — в шляпах или в кепках. В столице все еще принято носить головной убор.

По полупустому эскалатору, порой переходя от нетерпения на бег, я поднимаюсь в город. Надо еще успеть купить цветов.

На площади Маяковского — многолюдно. У памятника поэту стоит целая толпа народу, какой-то мужичок в твидовом пиджаке взобрался на постамент, машет руками и что-то декламирует. Публика отзывается аплодисментами. Подхожу ближе, прислушиваюсь.

За ночь наметился легкий ледок Хоть обещали грозу — Что ж ты, мой песик, грызешь поводок? Я-то ведь свой не грызу! [1]

Новая порция хлопков, одобрительный свист. Я разглядываю людей — молодые москвичи и москвички, интеллигенция. Одеты хорошо, многие в фетровых шляпах, с модными шейными платками а-ля Евтушенко. Понятно. Первый советский «Майдан». Где-то тут в толпе суетятся и первые отечественные диссиденты. Буковский, Бокштейн и другие.

Летом 1958 года открыли памятник Маяковскому. На официальной церемонии советские поэты читали свои стихи, а по окончании стали читать желающие из публики. Такой неожиданный, незапланированный поворот всем понравился. Поэты и публика договорились встречаться регулярно. Сначала стихи носили невинный характер. Но встречи быстро политизировались. Читали стихи забытых и репрессированных поэтов, свои собственные, иногда возникали дискуссии об искусстве, о литературе. Создавалось что-то наподобие клуба под открытым небом, вроде Гайд-парка. Такую самодеятельность власть терпела довольно долго, но потом все-таки прикрыла собрания. Прикрыла вежливо. Вызывали поэтов и писателей в горкомы комсомола, «воспитывали» через Союз писателей. Увещевания сработали. Но диссиденты «почуяли кровь». Возобновили встречи через подпольные литературные журналы.

Это — я, призывающий к правде и бунту, не желающий больше служить, рву ваши черные путы, сотканные из лжи.

С Маяка донеслась новая порция стихов. На сей раз читал какой-то нечесаный худощавый парень, которому громко аплодировали экзальтированные дамы. Поэт, судя по выпученным глазам, прямо сейчас был готов «рвать путы, сотканные из лжи». Случайные москвичи, что шли мимо памятника лишь в раздражении качали головой. Некоторые останавливались и начинали укорять молодежь. Но та лишь отвечала свистом и гоготом.

В апреле 61-го на Маяке состоялось целое побоище. 12-го числа в космос полетел первый человек. Первый советский (!) человек. Диссиденты, разумеется, не могли оставить такой повод без внимания и назначили чтения. Хотя их по-хорошему предупреждали, предлагали другие площадки. Но они пошли ва-банк. Чтения начались и оперативники бросились «винтить». Было арестовано, но вскоре отпущено много участников.

Уже в октябре, прямо перед началом 22 съезда КПСС, диссиденты вновь пошли на обострение. Объявили о чтениях уже на трех площадках в Москве. Тут уже власть не вытерпела. Зачинщиков похватали и отправили в психиатрические лечебницы. Так Буковскому пытались поставили диагноз «вялотекущая шизофрения». Дело в том, что Хрущев по неосторожности объявил, что диссидентов в СССР нет. Лишь психически больные люди. Ну и правда. Если следующее поколение, т. е. та самая молодежь, что сейчас собралась на Маяке, будет жить при коммунизме, то разве здоровый человек откажется от такой возможности? Будет призывать «рвать паутины из лжи»? Наверное, он просто больной. Так была заложена основа карательной психиатрии, которая потом очень сильно аукнется Союзу.

— Комсомолец?? — ко мне подошел невысокий коренастый парень в костюме без галстука. Во внешности этого очкарика было что-то восточное. То ли круглое лицо, то ли узкие глаза. Делаю мгновенный прокол уже в собственную память. Ну, здравствуй, Юлий Пак. Наряду с Окуджавой и Визбором, один из лучших советских бардов. А еще диссидент — клейма ставить негде. Хранит запрещенную литературу, совсем скоро начнет вести антисоветский журнал «Хроника текущих событий». А где же Буковский? Они вместе с Паком организовывали все эти встречи. «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана». Знаменитая шутка из 70-х. Буковского действительно обменяли на чилийского коммуниста. После чего тот начал «качать режим» уже из-за рубежа. Устраивал демонстрации, пресс-конференции…

— Комсомолец! — я согласно кивнул, взглянув на значок на отвороте рубашки.

— Добро пожаловать! — Пак располагающе улыбается — Мы рады, что такие парни как ты заглядывают к нам «на огонек». Поверь, среди нас тоже много комсомольцев и даже членов Партии…

— Даже так?? — фоном к искренней улыбке Пака идут стихи все того же нечесаного поэта:

…и свободного общества образ Скоро всем нам откроет глаза «И да здравствует частная собственность!» — Он, зардевшись, в лицо им сказал…

Новый взрыв аплодисментов. Да такой, что я даже не слышу слов Пака. Тот что-то говорит, а у меня происходит прорыв в сознании. СЛОВО наконец, визуализируется. Горящими строчками. Я начинаю протискиваться через толпу.

— У вас любой может читать стихи? — я поворачиваю голову к диссиденту.

Тот удивлен.

— Да, любой.

Натыкаюсь на некоторое подобие оцепление. Молодые парни стоят, держась за руки, окружив постамент с Маяковским. Пак делает знак и меня пропускают внутрь. Нечесаный поэт, раскланявшись уходит. А я забираюсь на постамент. На меня смотрят сотни глаз.

Из вас не сделают героев Вас не отправят в лагеря Костюм «страдальцев и изгоев» Вы на себя пошили зря

… Громко, с выражением я читаю слегка переделанные стихи Фролова-Крымского.