Вход в рай 2 - Макс Максимов Страница 8

Врач вышел из кабинета, а я вместо того, чтоб подбежать к нему с вопросами, наоборот, вжался в диван, опасаясь услышать фатальные вести. Я не был пессимистом и никогда не впадал в крайности, но когда дело касалось проблем со здоровьем Евы, в голову всегда лезло самое ужасное, что можно представить. Когда терапевт подошел ко мне, я все же встал и первый задал вопрос:

– Она очнулась?

– Очнулась. Мы сделали МРТ, и есть подозрение, что у вашей дочери боковой амиотрофический склероз. Нужно еще провести исследования, чтобы исключить заболевания с похожими симптомами и…

Что он сказал дальше, я не услышал. Внутри меня все перевернулось. Фраза «у вашей дочери боковой амиотрофический склероз» прозвучала для меня как смертный приговор. Я прекрасно знал, что это за заболевание. Подобным недугом страдал известный физик-теоретик Стивен Хокинг, живший в прошлом веке.

– Вы меня слышите? – спросил врач.

– Да, слышу, – соврал я и сглотнул.

– Еве придется остаться в больнице на какое-то время, а вам надо принести документы, я скажу какие.

– Да, да, мы все сделаем, – я сел на диван. Глубоко дышал, пытаясь не расплакаться. Врач стоял передо мной будто палач. К сожалению, не мой палач. Я бы с радостью обменялся диагнозом с Евой, будь такая возможность.

В тот день я просидел в палате у Евы до восьми часов вечера. Перед этим я съездил домой и привез необходимые документы для госпитализации дочери. Когда пришло время прощаться, я, не в силах сдерживаться, все же пустил слезу, но, надеюсь, Ева этого не увидела. Она спрашивала, что с ней, и мне пришлось соврать. Я сказал, что пока неясно. Может, я зря паникую и накручиваю, ведь это всего лишь подозрение на страшное заболевание, может, после всех анализов я возрадуюсь ложной тревоге? Да и Хокинг прожил до старости, хотя это и был феномен. Обычно люди умирают от этой болезни в течение нескольких лет.

* * *

Снег хрустел под ногами. Я шел по тротуару, обмотав лицо шарфом, так что торчали только глаза. Машины медленно проезжали мимо меня по неубранной заснеженной дороге. Метель снова поднялась. Как раз перед очередным порывом ветра я успел заскочить в продуктовый магазин. На последние деньги я купил бутылку водки. На закуску мне не хватило, но ничего страшного, дома остались чудесные котлеты, олицетворяющие маленькую победу неунывающей девочки, живущей вопреки.

Эти чертовы котлеты не выходили у меня из головы. Не знаю, почему я думал именно о них. Глупо. Я шел и представлял, с каким трудом ребенку с церебральным параличом стоило их приготовить. Она старалась для меня. Правая рука Евы с рождения практически не функционировала и для выполнения простых бытовых действий, таких как надеть на себя майку или почистить апельсин, ей требовалось в разы больше времени, чем здоровому ребенку. А тут – настоящие котлеты…

Я остановился и, подождав пока безымянный прохожий пройдет мимо меня, достал бутылку из внутреннего кармана пальто, повернулся спиной к дороге, отвинтил крышку и сделал несколько глотков. Поморщившись, я убрал алкоголь обратно и, пройдя пару шагов, оглянулся. Никого. Я присел, с чувством стыда взял с сугроба снег и закинул себе в рот. Позорище, конечно, но на душе посветлело. Так вот сразу и посветлело, да. Я не пил уже несколько лет, но сейчас я понимал, что это единственное, что может мне помочь. Ничего страшного не случится от одной бутылки, тем более что я никогда не был запойным. Максимум мог выпивать пару дней, а потом уходил в долгую завязку. По пути к дому я сделал еще пару глотков, так же стыдливо закусывая снегом, надеясь, что никто этого не видел.

В половине девятого я был дома. Впервые за долгие годы я находился в это время тут один. Я включил свет в прихожей, разделся, изрядно наследив в коридоре, и пошел на кухню, размышляя о людях, живших в каменном веке.

Я сел за пустой стол и сделал глоток из горла, продолжая развивать мысль о страданиях древних людей. Не знаю зачем, но я пытался утешить себя тем, что их потомство постоянно умирало от различных мелочей. Конечно, тогда какой-нибудь аппендицит или воспаление, или даже небольшая инфицированная ранка не казалась им мелочью. Да они вообще не понимали, что происходит, и ребенок какого-нибудь уже сознательного раннего хомо, которого они, без сомнения, пытались выходить, переставал существовать. Сколько в мире сознательных организмов, существовавших до меня и живущих сейчас, которые потеряли любимого человека? Сколько их? Сотни миллионов? Нет, скорее миллиарды. А может, это естественно? История жизни – это история боли? История смерти? История вымирания? А жизненные радости – это лишь небольшие островки в океанах страдания? Страдания, которые дарит нам наш интеллект. Вся история человечества – это сплошные потери близких. Это расплата за возможность иметь разум, который привязывается к другому разуму и в итоге теряет вкус к жизни, когда его любовь уходит в… рай? В ад? В небытие?

А кому плохо, когда один из двоих или троих любящих умирает? Тому, кто умер? Нет, конечно, ведь смерть даст покой и вечный свет, как думают верующие. А как найти покой тем, кто остался? Тем, кто потерял человека? Кого мне будет жаль, если Ева умрет? Еву? А может, самого себя? Может, я буду оплакивать не ее, а себя? Близкие умирают, и мы страдаем не потому, что они исчезли, а потому, что мы остались без них. Потому, что нам жалко себя, ведь теперь мы не сможем испытывать радость, проводя с ними время. Плохо не им, а нам – тем, кто остается. Мы плачем по себе…

Я сделал еще глоток. Надо бы закусить. Из холодильника я достал сковородку с котлетами Евы, которых осталось две. Снова отхлебнув из горла, я, стоя возле открытого холодильника, взял рукой мясной шарик и целиком запихнул в рот. Не, ну а чего церемониться? Подумаешь. Я развернулся и поставил сковороду на стол, а сам сел на табуретку. Уставился на последнюю котлету. А что, если Ева умрет и больше ничего мне не приготовит? Я же говно бессмысленное. Я же полное говно… Еще один большой глоток водки не заставил себя долго ждать. Говно… Сижу тут как… Я закрыл глаза и понял, что меня начинает кружить. Последнюю котлету надо сохранить. Будет памятью. Па-мя-ть… ть-ю… Чего же так? А? Ох… Убиться этим пойлом вшивым да отрубиться, вот и весь вечер… счастье. Я взял котлету и сунул в морозилку. Заморожу! На века память от Евы!

Я сделал еще глоток и снова закрыл глаза, задрав голову. Просидел я так несколько минут.

Сука… боковой ами… ами-отро-фи-ческий склероз, мать его… Какова вероятность, что она словит такой джекпот? Церебральный паралич при рождении и ами… ами… короче, эта хрень трудновы-го-ва-ри-ва-е-ма… как у этого… у Хокинга…

Я кое-как встал и подошел к окну. Стоял, упираясь руками в подоконник, прислонившись лбом к морозному стеклу. Холод приятно растекся по голове. Котлета на память? Что за бред! На хрена мне эта память! Я открыл морозилку, схватил котлету и швырнул ее об стену. Мясной шарик разлетелся на куски в разные стороны, но один самый крупный кусочек упал на серый плиточный пол напротив меня.

Память…

Слезы потекли ручьем. А зачем мне что-то на память?! Кто это вообще выдумал?! Я и без котлет никогда ее не забуду! Я взял со стола бутылку, в которой осталась примерно одна треть и сел на холодный пол. Оставшуюся водку я выпил залпом, с трудом подавляя рвотный рефлекс. Зачем такое пошлое распитие? Как быдло… Я понятия не имел зачем. Хотел быстрее уйти в беспамятство. Желудок начал сокращаться. Сосредоточившись, я поднес кулак ко рту. Дышал носом. Икота усилилась, и я пополз к ошметкам котлеты, валявшимся на грязном полу. Я взял самый большой кусок и жадно сунул его в рот. Проглотил не жуя. Потом, опираясь на раковину, я встал и запил водой из-под крана. Икота начала стихать. Главное теперь, чтоб не вырвало. Не хочу утром убирать издержки этого, в кавычках, веселого вечера. Я лег на пол, раскинул руки в стороны. Изображение лампочки на проводе, служившей нам люстрой, двоилось. Я закрыл глаза и увидел австралопитека, пытающегося вытянуть из пасти крокодила своего ребенка… Тяжело жилось им… наверно…

Конец ознакомительного фрагмента