Тираны. Книга 2. Императрица - Вадим Чекунов Страница 8

В лавке дядюшки Чженя царили уют и тепло. Рубиново переливались угли на жаровне, побулькивал на спиртовке чайник. Пахло запаренными листьями и разопревшим деревом. День сегодня выдался удачный. Много клиентов, неплохая выручка.

— Никого не жалей, никому не давай товар в долг! — пересчитывая монеты и топорща редкие седые усы, поучал пожилой лавочник помощника. — Помни, чем заканчивается сострадание — никто тебе не вернет причитающегося. Взять того же полоумного Фэна, что решил торговать овощами. И что с ним случилось — опился водкой и умер прямо на улице. Подумать только! С юности горбатился на стройках и погрузках, а на старости лет решил уйти в торговлю… Разжился коромыслом, корзинами, на последние гроши закупил бобов да мерзлой капусты и давай ходить по улицам, покрикивать, будто он и впрямь заправский разносчик. Но кому такая еда нужна? Только совсем уж пропащим, так им даже и это купить не на что. А ведь Фэн и сам был из бедноты, поэтому и согласился в долг отпускать. Вот и разорился быстро! Запил с досады, а это дело до добра не доводило никого. Сердце-то у него было доброе, да вот голова дурная. Такому человеку нет места среди нашего брата! Знай — как трус непригоден для войска, так и человек с мягкой душой не годится для торговли. Какие могут быть чувства, если на кону дело и жизнь!

Дун Ли послушно кивнул. Это был широкоплечий малый с длинным шрамом на лбу. С наступлением холодов рубец багровел и выделялся сильнее, портя приятную внешность парня.

— Тебя не пожалел никто в свое время, и ты не обязан! — строго сказал дядюшка Чжень, покончив с подсчетом и берясь заскорузлыми пальцами за горячую чашку.

Хозяин был прав. Город — злая сила. В Пекине каждый сам за себя. Дун Ли давно уже убедился в этом. Ему, выходцу из шаньдунской деревеньки, притулившейся у подножия горы Тайшань, первые годы в Северной столице дались тяжело. Дома почти все соседи были родней, делили и радости, и беды. Все на виду. Чья-то семья коптит утку или варит собачатину — вся деревня принюхивается. То и дело во двор, где идет готовка, заходят гости — взглянуть на процесс, дать совет, поделиться опытом. Если утром чей-то ребенок упал и поцарапал коленку — об этом к обеду становилось известно каждому обитателю. Женщины, уже обсудив событие, успевали сообщить мужьям — старшие дочери приносили новость на гору, в каменоломню, вместе с узелками с едой. А уж если случалась ссора между какими-либо супругами, деревня оживлялась и возбуждалась, как потревоженный курятник. Гвалт разрастался невероятный. Одни вставали на сторону мужа, другие защищали жену, а третьи просто с удовольствием наблюдали за драмой, насмехаясь над обеими сторонами, бегая по дворам и разнося всевозможные сплетни. Порой несколько дней, а то и неделю с лишним, деревушка не могла успокоиться — о причинах конфликта давно забыто, но люди никак не хотели расставаться с будоражащим событием. Но никто не в обиде, даже давно замирившиеся супруги. Наконец появляется новая пища для пересудов — из одного двора пропала курица, и подозрение пало на кошку — разумеется, не собственную, а соседскую… И хотя глупая птица благополучно найдется спустя час, живой и здоровой, но гомон не угасает до позднего вечера — соседи ходят к друг другу мириться, а с ними и многочисленные свидетели разыгравшейся драмы с пропажей. Из курицы, ставшей причиной ссоры, сварен ароматный суп, и несправедливо обвиненные с удовольствием угощаются, нахваливая кулинарный талант хозяйки. Потчевать друг друга в деревне любили. Поводов имелось множество. В день поминовения, выпадавший на третий день третьего месяца по лунному календарю, все пекли красиво украшенные пряники; в восьмой день четвертого месяца приносили друг другу приготовленное на пару мясо; на праздник начала лета лепили пирожки с клейким рисом; в шестой день шестого месяца наступал срок первого сбора овощей; на праздник осени пеклись «лунные пряники»… И хотя продукты в каждом дворе использовались одни и те же, мастерство хозяек проявлялось в умении состряпать блюдо непохожим на соседское. Им следовало непременно угостить, чтобы выслушать похвалу, а затем провести в приятной беседе пару часов, присматривая за играющей ребятней.

Работали сообща, вместе ели, заботились о стариках и детях, праздновали и горевали. Только так уж сложилось, что в последнее время все больше случалось невзгод. То засуха, то ливни или морозы губили урожай, еды не хватало. Одна за другой закрывались каменоломни, кормившие всех окрестных жителей, — стройки горных храмов завершились, лестницы к вершине высечены. Когда не стало родителей, шестнадцатилетний Дун Ли, самый младший в семье, не пожелал продолжать семейное дело каменотесов. Оставив троих братьев и двух сестер, отправился в столицу на поиски лучшей жизни. С собой в дорогу взял лишь старое одеяло да лепешки, напеченные сестрами. Почти месяц шел пешком, выпрашивая горячей воды в попадавшихся на пути деревнях. Когда кончились припасы, работал за еду, нанимаясь носильщиком — чем ближе становился Пекин, тем больше людей сновало по дороге, многие тащили тяжелую поклажу. Город, словно огромная воронка, засасывал толпы народа из окрестных провинций. И вот как-то вечером, после очередного изнурительного дня, Дун Ли добрался до окраинных столичных поселков. Заночевав в наспех сооруженном шалаше, утром кое-как отмылся от грязи в холодной воде ручья и, подгоняемый голодом, направился в город.

Пекин ошеломил парня. Целыми днями Дун Ли слонялся по многолюдным улицам и рынкам, теряясь в зазывных криках, настойчивых уговорах, теребящих руках и визгливой разноголосице. Принюхивался к пряному запаху соленых овощей, млел от острого аромата, плывущего из лапшевен и пельменных. Заходил в аптечные лавки подивиться на множество мешков с душистыми сушеными травами и черными грибами. Любовался засахаренными, в потеках глазури, фруктами на палочках, но купить их не мог — денег не было вовсе. Тайком посматривал на высоченные стены Запретного города, за которыми виднелись желтые крыши дворцовых построек и густые кроны деревьев. Сглатывая слюну, вдыхал умопомрачительный пар харчевен. Пялился на резво бегущих возниц, в чьих колясках сидели важные горожане и попадались восхитительной красоты девицы. А порой взгляд его натыкался и вовсе на нечто невообразимое — самые быстрые и успешные из рикш, те, что в любую погоду щеголяют в куртках с длинными рукавами и белых штанах, подхваченных у щиколоток тесьмой, перевозили диковинно разодетых ян гуэй цзе. Этих заморских дьяволов Дун Ли ранее не видал никогда. Лица, словно из белой глины, надменные и вытянутые, как у верблюдов. Волосы этих чертей были точно присыпаны пеплом, длинные носы хищно торчали, а огромные водянистые глаза с презрением смотрели поверх толпы… Жуткое зрелище, но завораживающее — будто видишь злую шутку богов над человеком. Больше всего таких чудаков встречалось в кварталах Внутреннего города неподалеку от императорских стен. Но оборванцев, подобных Дун Ли, стража гнала прочь от увешанных разноцветными знаменами добротных домов, и в основном он бродил по хитросплетению узких хутунов, расходящихся во все стороны от центра города. Теснота переулков напоминала ему родную деревню, и Дун Ли твердо верил: в столице он не пропадет. Ночлег-то уже есть — удалось отыскать небольшой ветхий храм на северной окраине, совсем заброшенный и разграбленный, куда никто, кроме нищих, и не заглядывал. Хоть и вынужден был терпеть визгливую брань соседей поневоле, но зато появилась крыша над головой, а что еще нужно, чтобы скоротать весеннюю ночь… И даже когда лишился одеяла — пока ходил по городу, кто-то из «постояльцев» украл, — не сильно огорчился, считая: вот-вот, и будет у него работа, нормальный кров и еда. Но работу сыскать оказалось непросто. Мало кто горел желанием нанять диковатого деревенского юнца, а где и подыскивалось местечко для простого «поди-подай», там опережали ушлые бедняки-горожане. Объявления о найме, что писались мелом на стенах, оставались для Дун Ли непонятными — грамоте он обучен не был. Живот сводило все сильнее, настойчивое урчание в кишках перешло в постоянную боль. Порой удавалось подобрать на задворках рынка сгнившие листья зелени или испорченную речную рыбу, осклизлую и костлявую, но от такой еды становилось еще хуже. Однажды приключился с ним столь сильный понос, что даже вонючие соседи по ночлегу выгнали его на улицу, под холодный ночной дождь. Лишь крепкое здоровье не позволило Дун Ли умереть. Слегка оклемавшись и постирав одежду, он, шатаясь от слабости, явился в контору по найму рикш. Город юноша уже знал неплохо, без труда мог отыскать удобные кратчайшие пути куда угодно. Наивный, он рассчитывал получить в прокат легкую коляску на рессорах и надувных шинах, в которой повезет богатого и щедрого господина, или его благородного сына, или красивую и добрую к бедняку дочь именитого чиновника… А может, удача улыбнется, и тогда перепадет работа в квартале заморских дьяволов — у тех, говорят, карманы трещат от набитых монетами кошельков… Хозяин же конторы, лысый и толстощекий старикан Ву, оглядел его с ног до головы, хмыкнул и направил на перевозку грузов. Денег не предложил, но парень с радостью согласился работать за кров и еду. Что только не довелось возить Дун Ли: мешки с мукой и рисом, тюки с тканями, брикеты с чаем, бочки с маслом и вином, целые горы угля, песка, щебня и известки, доски, кирпичи, смрадные корзины с нечистотами… Огромную неуклюжую тележку приходилось нагружать и разгружать самому, но для Дун Ли, с детства привыкшего трудиться на каменоломне, задача была посильной. Зато тащить все это, ухватившись за толстые деревянные ручки, по тесным извилистым улицам, заполненным шатающимся туда-сюда народом, оказалось невыносимо тяжело. Везти груз полагалось только бегом. По-иному рикшам передвигаться запрещалось. Если кто донесет или хозяин сам увидит работника, едва переставляющего ноги, — выкинет в тот же миг без лишних слов. Как только телега разгонялась и бежать становилось чуть легче, так сразу, как назло, возникал на пути чиновничий паланкин, или не спеша ступал дородный господин с веером, или семенила стайка девиц в расшитых халатах, а то и просто более удачливый собрат вез важного пассажира, покрикивая и бряцая колокольчиком. У каждого на дороге было свое право, кроме рикши-тяжеловоза. У того имелась лишь обязанность — сквозь паутину улиц и переулков, людскую сутолоку и презрение каждого встречного доставить груз и отправиться за новым.