Гимн Лейбовицу - Уолтер Миллер-младший Страница 8

«Ut solius tuae voluntatis mihi cupidus sim, et vocationis tuae conscius, si digneris me vocare…» [12]

Пусть аббат решает, говорил этот «голос» на языке случайностей или на языке причины и следствия. Пусть Promotor Fidei [13] полагает, что до Огненного Потопа фамилия «Лейбовиц», возможно, была довольно распространенной, и что инициалы «И. Э.» могут с равной вероятностью означать как «Исаак Эдуард», так и «Ичабод Эбенезер». Для Фрэнсиса существовал только один вариант.

Из далекого аббатства по пустыне полетели три ноты колокольного звона, а затем, после паузы, прозвучали еще девять нот.

– Angelus Domini nuntiavit Mariae [14], – покорно отозвался послушник и, подняв взгляд, удивленно заметил, что солнце превратилось в жирный алый эллипс и коснулось западного горизонта. Каменная стена вокруг жилища Фрэнсиса еще не была достроена.

Прочитав молитву, он поспешно сложил бумаги в старый ржавый ящик. Знамение свыше не обязательно должно вызывать стигматы, полученные в бою с дикими зверями или при попытке подружиться с голодной волчьей стаей.

* * *

К тому времени, когда на небе появились звезды, он уже сделал все, чтобы укрепить свое убежище. Защитит ли оно от волков? Это еще предстояло проверить, и притом довольно скоро. С запада до него уже несколько раз донесся волчий вой. Фрэнсис снова развел костер, однако было слишком темно, чтобы искать лиловые плоды кактусов – его единственную пищу, если не считать горстки сухого зерна, которую он получал по воскресеньям от священника, обходившего послушников со святыми дарами.

Сегодня ночью чувство голода терзало его меньше, чем горячее желание поскорее прибежать в аббатство и сообщить о находке. Однако поступить так – означало отказаться от своего призвания. Даровали ему знамение небеса или нет, но Великий пост он должен провести здесь, в бдениях, словно ничего особенного и не произошло.

Сидя у костра, брат Фрэнсис сонно смотрел в темноту – туда, где находилось Убежище Радиации, и пытался представить себе, что на этом месте возвышается величественный собор. Эта фантазия радовала его, хотя с трудом верилось, что этот удаленный уголок пустыни будет выбран в качестве центра будущей епархии. Ладно, пусть не собор, церковь поменьше – церковь Святого Лейбовица в Пустошах, окруженная садом и стеной, с гробницей святого, к которой из северных земель стекаются потоки паломников с препоясанными чреслами. «Отец» Фрэнсис из Юты показывает пилигримам развалины, даже проводит их через «Второй Люк» к чудесам «Закрытой Среды» и дальше, в катакомбы Огненного Потопа, где… где… А потом он отслужит мессу у камня-алтаря, в котором заключена Реликвия святого – лоскут мешковины? нитки из петли палача? отстриженные ногти со дна ржавого ящика? А может, «ПРОГРАММА СКАЧЕК»?

Фантазия брата Фрэнсиса увяла. Его шансы стать священником стремились к нулю. Братья Лейбовица – не миссионерский орден, и священники им были нужны только для самого аббатства и нескольких небольших монашеских общин в других местах. Более того, официально «святой» еще считался всего лишь блаженным и не будет объявлен святым до тех пор, пока он не сотворит еще несколько достоверных чудес, подкрепляющих его причисление к лику блаженных. Хотя, в отличие от канонизации, статус блаженного не являлся доказательством святости, это давало монахам ордена Лейбовица право официально поклоняться своему основателю и покровителю. В мечтах брата Фрэнсиса церковь уменьшилась до размеров придорожного алтаря, а река паломников превратилась в ручеек. Новый Рим занимали другие дела – например, официальное решение по вопросу о сверхъестественных дарах Святой Девы. Доминиканцы утверждали, что непорочное зачатие подразумевает не только наличие неотъемлемой благодати, но также то, что Пречистая Матерь обладала теми же сверхъестественными дарами, что и Ева до грехопадения. Теологи других орденов, признавая эту гипотезу благочестивой, тем не менее отрицали ее, заявляя, что «существо» может быть «изначально невинным» и при этом не обладать сверхъестественными дарами. Доминиканцы стояли на том, что данное убеждение всегда имплицитно присутствовало в других догматах – таких как Успение (сверхъестественное бессмертие) и Непогрешимость (сверхъестественная принципиальность). Пытаясь разрешить спор, Новый Рим, похоже, канонизацию Лейбовица отложил в долгий ящик.

Утешив себя мыслью о небольшом алтаре в честь блаженного и скромном ручейке паломников, брат Фрэнсис задремал. Когда он проснулся, от костра остались только сияющие угли. Что-то здесь не так, подумал он. Фрэнсис заморгал, вглядываясь в окружающую его тьму.

Из-за алеющих углей темный волк мигнул в ответ.

Послушник завопил и бросился в укрытие.

Этот вопль, решил он, дрожа от страха в своем логове из камней и веток, – всего лишь невольное нарушение обета молчания. Он лежал, прижимая к себе металлический ящик, и молился о том, чтобы дни Великого поста пролетели быстро. А тем временем стену его убежища царапали чьи-то когти.

– …и тогда, святой отец, я едва не взял хлеб и сыр.

– Но ты же его не взял?

– Нет.

– Значит, действием ты не согрешил.

– Я так хотел их взять, я уже чувствовал их вкус…

– Сознательно? Ты сознательно наслаждался этой фантазией?

– Нет.

– Ты пытался от нее избавиться.

– Да.

– Значит, в помыслах ты не совершил греха чревоугодия. Почему же ты считаешь себя виновным?

– Потому что затем я вышел из себя и облил его святой водой.

– Что?

Отец Чероки, одетый в орарь, смотрел на кающегося грешника, который стоял на коленях перед ним под палящим солнцем. Священнику не давала покоя мысль о том, как такой юноша (и притом, насколько он мог судить, не особенно умный) ухитряется находить возможности согрешить или почти согрешить, пребывая в полном одиночестве, посреди голой пустыни, вдали от всего, что вызывает искушение. Сложно попасть в неприятную ситуацию, если у тебя только четки, кремень, перочинный нож и молитвенник. По крайней мере, так казалось отцу Чероки. Однако исповедь сильно затянулась, и он мечтал о том, чтобы мальчик наконец с ней закруглился. Отца Чероки замучил артрит. Рядом на переносном столике, который он возил с собой, лежали Святые Дары, и поэтому священник предпочитал стоять – или опуститься на колени вместе с кающимся. Он зажег свечу перед золотым ящичком с Дарами, но на фоне солнца ее огонек не был виден – возможно, ее задул ветер.

– В наши дни уже позволено проводить экзорцизм без разрешения вышестоящих церковных властей. В чем ты исповедуешься – в том, что был зол?