У нас всегда будет Париж - Рэй Брэдбери Страница 8

– Забери.

Бентли отступил к порогу.

– Я не возьму!

– Забери.

– Ты же выиграл!

– Спор есть спор. Он таким способом не решается.

Хилл шагнул к Бентли, бросил монеты ему в карман и похлопал сверху. Бентли попятился в коридор.

– Я пари заключаю не просто так, – сказал Хилл.

Бентли не мог отвести взгляд от жутких шрамов.

– Сколько же человек ты втянул в этот спор? – вскричал он. – Сколько?

– Увидимся за завтраком, – бросил мистер Хилл.

И захлопнул дверь. Мистер Бентли остался стоять за порогом. Даже сквозь закрытую дверь он видел эти шрамы, как будто его зрение и мозг обрели дар ясновидения. Шрамы от бритвы. От лезвия ножа. Они проглядывали сквозь дверное полотно, как глазки на старых досках.

В комнате погасили свет.

Окаменев над телом, он слышал, как проснулся дом, как по лестнице застучали шаги, как разнеслись крики, полустоны и шорохи. Вот-вот сюда нагрянут люди. Завоют сирены, завертятся красные мигалки, захлопают дверцами машины, у него на толстых запястьях щелкнут наручники, начнутся допросы, и его бледное, недоуменное лицо будут обшаривать чужие взгляды. Но пока он стоял над телом и водил по нему ладонями. Пистолет упал в высокую, душистую ночную траву. Воздух был все еще заряжен электричеством, но гроза уходила, и к нему вернулась способность видеть происходящее. Его правая рука сама по себе суетилась, как слепой крот, и долго попусту рылась в кармане, пока наконец не нашла то, что искала. И тогда он почувствовал, как его нешуточная масса потянулась к земле, осела и едва не рухнула на недвижное тело. А слепая рука потянулась, чтобы закрыть вытаращенные глаза мистера Хилла, и на каждое остывающее, сморщенное веко положила новенькую блестящую монетку.

Позади хлопнула дверь. Вскрикнула Хетти.

Он обернулся к ней с тоскливой улыбкой.

– Вот, проиграл пари, – услышал он свой голос.

Ночью было холодно, а часа в два поднялся легкий ветер.

На деревьях задрожала листва.

К трем часам ночи ветер набрал силу и стал роптать под окном.

Она первой открыла глаза.

Тогда и он по непонятной причине заворочался в полусне.

– Не спишь? – спросил он.

– Нет, – ответила она. – Звуки какие-то послышались – крик, что ли.

Он поднял голову.

Издали долетал тихий плач.

– Слышишь? – забеспокоилась она.

– Ты о чем?

– Что-то вроде как плачет.

– Что-то? – переспросил он.

– Ну, кто-то, – сказала она. – Призрак, не иначе.

– Не выдумывай. Который час?

– Три ночи. Самое жуткое время.

– Почему жуткое? – спросил он.

– Помнишь, доктор Мид в больнице нам с тобой рассказывал, что в этот час люди сдаются, прекращают борьбу. На это время суток приходится больше всего смертельных случаев. Три часа ночи.

– Неохота об этом думать, – сказал он.

Отдаленные крики сделались громче.

– Вот опять, – сказала она. – Говорю же, призрак.

– О господи, – пробормотал он. – Какой еще призрак?

– Младенческий, – сказала она. – Ребенок плачет.

– С каких это пор у младенцев появились призраки? Разве по округе прошел слух о смерти младенцев? – Он приглушенно хмыкнул.

– Нет. – Она покачала головой. – Может, это никакой не призрак умершего младенца, а… сама не знаю. Тихо!

Его слух уловил те же отдаленные звуки.

– А вдруг… – начала она.

– Ну?

– Вдруг это призрак такого малыша…

– Говори.

– Который еще не родился.

– Разве бывают такие призраки? И в голос кричат? Фу ты, надо же такое придумать. Бред какой-то.

– Призрак нерожденного малыша.

– Да откуда у него голос возьмется? – спросил он.

– Возможно, дитя не умерло, а просто очень хочет жить, – сказала она. – Вот и плачет где-то далеко, да еще так жалобно.

Прислушались: далекий плач не прекращался, а прямо под окном ему вторил ветер.

От этих звуков у нее навернулись слезы; от этих звуков и с ним произошло то же самое.

– Сил моих больше нет, – сказал он. – Пойду-ка я перекушу.

– Нет-нет, – запротестовала она, удерживая его в постели. – Не шуми, прислушайся. Надо разобраться, в чем тут дело.

Он снова лег, взял ее за руку и попытался смежить веки, но из этого ничего не вышло.

Так они и лежали рядом, а ветер все роптал, будоража листву.

Где-то в стороне, очень далеко, слышался протяжный плач.

– Кто же это? – не выдержала она. – Или «что»? Не умолкает. От этого на душе так печально. Может, он просит, чтобы его впустили?

– Куда?

– В жизнь. Он не умер и еще не жил, но отчаянно хочет жить. Как ты думаешь… – Она запнулась.

– Ну, говори.

– Боже мой, – вырвалось у нее. – Помнишь, у нас с тобой в прошлом месяце был разговор?..

– На какую тему? – не понял он.

– На тему нашего будущего. На тему свободы от обязательств. Что семья нам не нужна. И дети тоже.

– Нет, не помню, – сказал он.

– А ты напряги память, – сказала она. – Мы тогда пообещали друг другу не создавать семью и не заводить детей. – Помедлив, она добавила: – Чтобы никаких младенцев.

– Не заводить детей. Чтобы никаких младенцев?

– Как по-твоему… – Оторвав голову от подушки, она прислушалась к далекому жалобному крику, приглушенному деревьями и окрестностями. – Может быть…

– Что?

– Вроде бы я знаю, как это остановить.

Он выжидал.

– Мне кажется, надо…

– Ну, ну? – поторопил он.

– Надо тебе подвинуться на мою половину.

– Приглашаешь к себе?

– Да, приглашаю, иди сюда.

Повернув голову, он несколько мгновений смотрел в ее сторону и наконец перекатился на ее край постели. Городские часы пробили четверть, половину четвертого, потом три сорок пять и четыре часа утра.

Только тогда они опять стали прислушиваться.

Конец ознакомительного фрагмента