Homo Incognitus. Автокатастрофа. Высотка. Бетонный остров - Джеймс Грэм Баллард Страница 8

В сложном оборудовании таился, выжидая, язык невидимой эротики, скрытых половых актов. Такой же невидимый эротизм витал над очередями пассажиров в терминалах аэропорта, в единении едва прикрытых гениталий, гондол двигателей гигантских авиалайнеров и надутых губок стюардесс. Месяца за два до аварии, отправляясь в Париж, я так возбудился от сочетания коричневой габардиновой юбки стюардессы, стоящей на эскалаторе прямо передо мной, и далеких фюзеляжей авиалайнеров, похожих на серебряные пенисы, нацеленные ей в ягодичную борозду, что невольно тронул ее левую ягодицу. Положил ладонь на ямочку в чуть потертой материи, когда молодая женщина переступила с ноги на ногу. После долгой паузы женщина посмотрела на меня понимающим взглядом. Я взмахнул чемоданом и пробормотал что-то на ломаном французском, изображая человека, чуть не упавшего на поднимающемся эскалаторе. Весь полет до Орли я провел под скептическими взглядами двух пассажиров, ставших свидетелями происшествия, – голландского бизнесмена и его жены. Весь короткий полет я оставался в небывалом возбуждении, думая о странной архитектуре зданий аэропорта, полосах алюминия и ламинате под дерево. Даже разговор с молодым барменом я завел под впечатлением от сочетания контура осветительной установки над его лысеющей головой, и мозаичной стойки бара. Я думал о последних оргазмах с Кэтрин, когда ленивую сперму приходилось вбрызгивать в ее влагалище движениями моего усталого таза. Элегантные алюминиевые решетки вентиляционных отверстий в стенах рентгеновского кабинета манили к себе так же, как и самые теплые естественные отверстия.

– Все, закончили. – Лаборантка, просунув крепкую руку мне под спину, помогла сесть; она оказалась так близко ко мне, как при половом акте. Я коснулся ее руки над локтем, задев запястьем грудь. За лаборанткой высилась рентгеновская камера на длинной опоре, тяжелые кабели тянулись по полу. Шаркая прочь по коридору, я по-прежнему ощущал на теле давление сильных ладоней женщины. Устав от костылей, я остановился у входа в женскую палату травматологии, чтобы отдохнуть у стенки коридора. В палате шла перебранка между старшей сестрой и молоденькой цветной сиделкой. Пациентки, лежа в койках, лениво слушали. У двух пациенток ноги были подвешены на растяжках – словно в фантазиях безумного гимнаста. Одним из моих первых поручений было взять на анализ мочу у самой старой пациентки в этой палате – ее сбил с ног ребенок на велосипеде. Женщине ампутировали правую ногу, и теперь она постоянно оборачивала вокруг маленькой культи шелковый шарф, завязывая и вновь развязывая его, словно бесконечно упаковывая посылку. Днем эта дряхлая старушенция была радостью санитарок, а ночью, когда посетителей не было, она мучилась над судном, при том что две монашки полностью игнорировали ее и что-то вязали в сестринской.

В коридоре появились молодая женщина в пеньюаре и врач в белом халате. Они вышли из дверей частной палаты, зарезервированной для «друзей» больницы: персонала и их родственников. Мужчину я часто видел прежде – под белым халатом у него всегда была голая грудь, и он выполнял поручения не более благородные, чем я. Я подозревал, что это интерн, проходящий практику в больнице аэропорта. В крепких руках он нес портфель с фотографиями. Щеки с оспинами ходили ходуном – врач жевал жевачку. Я внезапно подумал, что он торгует в палатах неприличными фотками – порнографическими рентгеновскими снимками – и сомнительными анализами мочи. На голой груди мужчины светился медный медальон на черной шелковой нитке, однако главной его приметой был шрам ото лба ко рту – память о каком-то страшном акте насилия. Он, похоже, относился к новой породе молодых амбициозных врачей-конъюнктурщиков. Недолгое пребывание в больнице уже убедило меня, что медицина – открытая дверь для любого, кто лелеет злобные замыслы против человечества.

Доктор осмотрел меня с ног до головы, с интересом отмечая все повреждения, но меня больше привлекла молодая женщина, которая шла, опираясь на палочку. Трость была ей явно ни к чему, а просто позволяла склонить голову лицом к плечу и скрыть синяк, украшавший правую скулу. Последний раз я видел эту женщину, когда она сидела в машине «Скорой помощи» рядом с телом мужа и глядела на меня с холодной ненавистью.

– Доктор Ремингтон… – Не размышляя, я назвал ее по фамилии.

Она подошла ко мне, перехватив трость так, словно собиралась врезать мне по физиономии, и повернула голову, выставив рану напоказ. У двери в палату она помедлила, ожидая, что я уступлю дорогу. Я разглядывал шрам на ее лице, шов невидимой молнии в три дюйма длиной, от правого глаза до уголка рта. Вместе с носогубной складкой этот шов продолжал узор линий на нежной ладони. Читая по этим линиям воображаемую биографию, я представлял ее шикарной, но переутомленной студенткой; ее долгая юность привела к диплому врача и серии неясных сексуальных отношений, счастливо завершившихся эмоциональным и генитальным союзом с мужем-инженером. Частокол морщинок под нижней губой уже отмечал арифметику вдовства, по которой выходило, что больше ей любимого не найти. Под розовым халатом угадывалось сильное тело – грудная клетка прикрыта белой повязкой от одного плеча до противоположной подмышки, как в классическом голливудском бальном платье.

Решив игнорировать меня, она строго прошла по переходному коридору, гордо неся свой гнев и свою рану.

В оставшиеся дни в больнице я больше не сталкивался с доктором Хелен Ремингтон, но, лежа в пустой палате, постоянно представлял аварию, которая нас свела. Между мной и этой скорбящей молодой женщиной возникло мощное эротическое чувство, как будто проникнув в ее влагалище посреди металлических ящиков и белых кабелей рентгеновского кабинета, я каким-то образом вернул бы ее мужа из мертвых, соединяя воедино левую подмышку доктора Ремингтон, хромированную стойку рентгеновской камеры и наши гениталии.

Пришла Кэтрин. Глядя светлыми глазами в увитое цветами окно, она, намылив ладонь мылом из моей тумбочки, начала ласкать мой член, держа в левой руке сигарету незнакомой марки. Без предупреждения Кэтрин заговорила о моей аварии и полицейском расследовании. Она описала повреждения автомобиля с дотошностью очевидца, почти добив меня зловещим описанием разбитой решетки радиатора и кровавых пятен на капоте.

– Тебе следовало пойти на похороны, – сказал я.

– Не получилось, – с готовностью ответила она. – Мертвых хоронят слишком быстро, могли бы несколько месяцев придержать. Я была не готова.

– А Ремингтон был готов.

– Видимо, да.

– А его жена? – спросил я. – Женщина-доктор? Ты ее навещала?

– Не смогла. У нас слишком много общего.

Кэтрин уже видела меня в новом свете. Чувствовала ко мне уважение или даже зависть, ведь я убил человека – почти единственным способом, каким сейчас можно законно убить. В автокатастрофе смерть организована по векторам скорости, насилия и агрессивности. Шрамы над разбитой левой коленной чашечкой точно повторяли контуры выключателей дворников и габаритных огней. Я двигался к оргазму, и Кэтрин начала домыливать ладонь каждые десять секунд, забыв про сигарету и сосредоточившись только на этом отверстии моего тела, как медсестра, которая занималась мной в первые часы после аварии. Когда сперма брызнула в ладонь Кэтрин, она крепко обхватила мой член, словно первый оргазм после аварии был небывалым событием. Ее восторженный взгляд напомнил мне горничную-итальянку, нанятую руководителем миланского рекламного агентства, с которым мы однажды летом гостили в Сестри-Леванте. Чопорная старая дева нянчила двухлетнего малыша, постоянно целуя маленький пенис и посасывая головку, чтобы он наполнился кровью, а потом демонстрировала его с небывалой гордостью.