Доброволец. На Великой войне  - Сергей Бутко Страница 9

Что тут скажешь – извечные наши дурацкие крайности…

Отдельная достопримечательность здешних окопов – это так называемый «Закуток». Непонятно кем, для чего и когда построенный старый немецкий каменный погреб с мощными железобетонными стенами, способными выдержать наверняка и удар «чемодана», не говоря уже о пулях. В «Закутке» обычно собираются солдаты и офицеры в часы ночного дежурства, чтобы погреться (есть там самодельная печка), перекурить и поговорить.

А еще всем не дают покоя обстрелы вражеской артиллерии. Раньше на нашем участке днем невозможно было высунуться: немцы стреляли много и часто. Зато теперь, видимо экономя снаряды, ограничиваются одиночным выстрелом тяжелой двенадцатидюймовой гаубицы. Та бухала ежедневно и строго в полдень, своими «чемоданами» вырывая огромные воронки в два метра глубиной и около тридцати шагов в окружности. По счастью, стреляли немцы хоть и пунктуально, по графику, но не особенно метко. Зато ночные вылазки к нам за проволоку делали часто. Наши тоже лазят, но страшно при этом рискуют. Застать немцев врасплох не удается: те, чуть что, сразу же начинают водить по снегу прожекторами и пускать в небо осветительные ракеты.

Ну а если в общих чертах, то идет сейчас тут малая окопная война с неспешным продвижением вперед «тихим сапом» и внезапными, короткими наступлениями. За последний месяц таковых было два, и оба закончились для полка не слишком-то удачно. К тому же поддержки со стороны родной артиллерии практически нет, тоже экономят снаряды. Вот она, страшная тень будущего пика снарядного голода! Предчувствуют его многие, но то, что в ближайшее время он не будет решен, похоже, знаю только я, гость из будущего, которому сейчас нужно лишь привыкнуть к еще одной части Мишкиного прошлого.

* * *

У вас есть недостатки? У меня есть. Словоохотливостью грешу.

Нет, журналист должен быть коммуникабелен и общителен, но не более. Я же мало того, что охотно отвечаю на вопросы и задаю их сам, так еще и с легкостью могу забыть на некоторое время, где именно нахожусь и с кем говорю. Проболтаться не проболтался, но объяснять разительную перемену в поведении Мишки Власова, ставшего после госпиталя и лечения шибко грамотным и ученым, мне пришлось не только господам офицерам, но и солдатам, прячущимся от мороза в землянках, неплохо устроенных внутри. Лучина освещает стоящее в углу сооружение, напоминающее камин, по стенам развешена солома, под ногами доски, умело сколочены нары – это Иваныч подсуетился. Сам хозяин жилища уже приготовил по такому особому случаю сибирский чаговый чай с березовыми почками и теперь вместе с другими слушает мой рассказ. Диалог получается, прямо скажем, занятный:

– …Делать там особо нечего, – объяснял я, – вот и читаешь газеты.

– Ты ж отродясь читать не мог, – удивился Акимкин – крепко сложенный бородач с рябой шевелюрой и маленькими, постоянно бегающими глазками.

– Научился, – не сдаюсь я. – Дело нехитрое.

– Ишь ты. Скоро больно. Меня вон дьяк наш в школе не один годочек за уши драл, грамоту вдалбливал, а тут раз, и грамотный – не бывает так.

– Ну, чего, чего пристал к мальчонке-то! – вступился за меня Гойда. – Сказано тебе – выучился… Ты, Миша, на Акимкина не обижайся. Он потому злой такой, что ефрейтором не стал.

– Почему не стал? – поинтересовался я.

– А потому, – начал объяснять Гойда. – Недавно в ночь к немцам в одиночку слазить вздумал. Слазил и вроде бы даже языка взял у них, да вот беда: не донес. Немцы всполошились и давай бить из пулемета. Акимкину ничего, выкрутился, а немцу конец – пуля голову пробила. Так и остался наш Акимкин без ефрейторских лычков…

– Ужо погоди, придет время, не только лычки, а и крест добуду! – В голосе Акимкина зазвучала злоба. – Дай только срок. Просто немец тогда больно жирный попался. Не дотащишь хряка такого, тяжеленный, гад. В другой раз управлюсь. Выберу немака полегче, малость подколю, чтоб не брыкался, и притащу.

– Притащишь, как же. – Гойда усмехнулся. – Э, нет, брат, с немчурой намаешься. С австрияками, наверное, полегче будет.

– А то, – со знанием дела подтвердил Федор Курносов – еще один бывалый солдат, каким-то образом успевший повоевать на соседнем «австрийском» фронте. – Австрияк, он пужливый. Ты только вдарь по нему как следует, он руки вверх сразу тянет.

– А мадьяры как? – спросил Гойда. – Сдаются?

– Эти навроде наших цыган будут. Наскакивают жестко, а чуть задело, от раны плачут как бабы. То ли дело немец. Этот не прост, в плен не сдается и все наперед обсматривает. По четыре консервы в ранце таскает, запасливый. Да и раненых наших добивает…

– Про то, добивают ли германцы, меня спроси! – сквозь зубы процедил Акимкин. – Еще как добивают, сволочи!..

И вновь я стал свидетелем и участником нового спора, прерванного одиночным выстрелом. Никто из сидящих в землянке на него особо и не отреагировал. Произошла вполне бытовая для фронта ситуация: какой-то молодой солдат прострелил себе ногу. Может быть, нервы не выдержали или что-то еще, не знаю. Солдата унесли на носилках, но, скорее всего, поставят к стенке по закону военного времени за самострел.

Вот такое начало службы у меня получилось, а уже через пару дней эта служба, как и жизнь, могла в один миг прерваться, и произошло бы это, в общем-то, по моей лишь вине.

– …Надоело. Сил моих уже нет сидеть в окопах. Домой хочу. Когда уже эта война проклятущая кончится?

– Ишь ты, умный какой. Когда надо, тогда и кончится. Бают, что скоро…

– Как же скоро, когда средь начальства предатели. Генералы-то наши из немцев. Вот и ждут, пока их дружки штаны застирают да и всыплют нам по первое число…

– И все равно, что ни говори, а хорошо у нас тут.

– Еще бы. Это тебе не тыл, где все тайком да на цыпочках. Тут, брат, вся душа нараспашку. Убивай сколько хочешь. Пали. Руби. Гори, душа, радугой. Вот только начальство дурацкое. Не сковырнуть ли его к черту?..

– А ну тихо! – словно рассерженный медведь, рявкнул Иваныч. – Отставить разговоры!..

Разговоры прекратились, и снова наступила тишина, разбавляемая разве что какими-то неясными шорохами в окопах, редкими вспышками ракет и слабым бряцаньем консервных банок, надетых на проволоку и раскачивающихся на морозе от слабого ветерка. Вместе с Иванычем, Курносовым, Акимкиным и пулеметчиком Паниным я продолжал следить за вражескими позициями, внимательно всматриваясь в непроницаемый ночной мрак. Причина к такому повышенному вниманию имелась весомая: не так давно в окопе возле «Закутка» наши часовые из полевого караула обнаружили подозрительную активность со стороны немцев, те участили вылазки и действовали наглее и решительней обычного. Ввиду этого всему сторожевому охранению приказано бдительность усилить и смотреть в оба, чтобы даже мышь не проскользнула мимо…

Чуть не забыл рассказать о том, чем же примечательным занимался в роте до своего ранения Мишка Власов. Если вкратце, то много чего ему поручали делать, но назвать его мальчиком на побегушках никак не получается. В то же время для солдат он оставался пусть и хлебнувшим горя, но ребенком, а потому воспитывали и следили за ним постоянно, бережно сохранив на время госпитальной отлучки его нехитрое имущество, доставшееся теперь мне. Ничего особо интересного в этом имуществе не оказалось, кроме разве что двух вещей.