Цена свободы - Сергей Семенов Страница 9

Новобранцы молча кивнули. Михей глянул на кулачищи новоявленной «мамки» – огроменные, точно кувалды. Такой одним ударом быка свалит.

– Молодняк, за мной, в казарму, – махнул рукой Вячеслав. – Теперь тут будете жить, пока не сдохнете. Одежда у вас сносная, на первое время сойдет.

Друзья шагнули вслед за бригадиром в сумрачное нутро барака. Дохнуло в лицо затхлостью и кислятиной. Мишка точно забрался в утробу гниющего заживо монстра и теперь разглядывал его изнутри. Длинная кишка коридора со столбами-стойками, подпирающими потолочные балки. Бревенчатые стены, проконопаченные волглым мхом. В углах – космы паутины, темные пятна от сырости. С потолка глядят щелями подгнившие доски, вымоченные дождями и подточенные короедом. Две больших печи по концам барака, за тонкой заслонкой ворочается пламя, потрескивают полешки. Вдоль стен тесными рядами – двухъярусные нары. Тут и там на них вповалку – люди: вымотанные непосильной работой, выжатые, без капли радости в глазах.

– Да-а-а-а-а, – только и смог выдавить парень. Ромка тяжело выдохнул, потупил взгляд. Говорить не хотелось.

Над печкой на веревке сушились рваные портянки и ватники. Рядом на лавке пристроился горбатый дед с плешью в полголовы. Лицо изрыто морщинами, один глаз словно выцарапан. Завидев новобранцев, одноглазый грустно улыбнулся.

– Молодежь пожаловала! – поцедил он. Люди на нарах завозились – узники разлепляли веки, чтобы посмотреть на «пополнение».

– Ну, вот и дома, – буркнул бригадир и ткнул пальцем в угол. – Обустраивайтесь. Это Рафик, наш дневальный.

Старик сдержанно кивнул и взгромоздил на печку котелок с водой. Где-то еще лились неспешные разговоры, но многие лежали, уткнувшись в стену, укутанные обрывками тряпья. Вспыхнувший интерес к новеньким быстро угас. Михей тяжело опустился на дощатые нары, Ромка присел рядом. Пришлось пригнуть голову, чтобы не стукнуться о доски верхнего настила. С одной стороны, закутанный вытертой фуфайкой, дремал неопознанный сосед. Рядом Мишка увидел парня, что ловко колдовал над кусочком пемзы, орудуя маленьким камешком. Глянул – что-то вроде цветка получается. Или показалось?

– Это чтобы не свихнуться? – криво улыбнулся он, глядя на творение соседа. Парень поднял взгляд.

– Типа того, – слабо усмехнулся он. – Красота спасет мир.

– Но сбежать отсюда она тебе не поможет, – съязвил Михей.

– Это точно, – согласился парень. – Но хотя бы не озверею.

Миша внимательно изучал соседа. Худющий, как соломина. Сплюснутый овал лица, жиденькая рыжая бородка да тощая полоска усов. На голове – мешанина грязных волос. На вид – одного возраста с ними. Взгляд – простой, добрый, с грустинкой.

– Ну как, сложно тут не озвереть, когда жрешь дерьмо и пашешь от заката до рассвета? – спросил Михей, продолжая следить за руками соседа. – Давно здесь?

Рыжебородый оценивающе оглядел новых знакомых и бросил встречный вопрос:

– Новенький?

Мишка небрежно склонил голову.

– Угу.

– Пока вроде не озверел, – усмехнулся парень и протянул мозолистую ладонь. – Меня Лехой звать. Народ еще Эстетом кличет. Третий год тут. Обжился и свыкся, похоже, что здесь и сдохну. Хотя пытаюсь верить в лучшее.

– Миха, – протянул руку Михей, сдавил тощую ладонь соседа. – Это Ромыч, дружище мой. А чего такое мудреное прозвище?

– Ценитель прекрасного, мать его. Книжки любил читать, пока сюда не загремел, рисовал. Отрисовался, похоже.

– А я с книгами не сдружился, – сказал Мишка. – Не сложилось как-то у нас. Были в деревне книжки, и я, когда мелкий был, утащил одну в сортир. Жопу хотел вытереть. Эх, и всыпал мне папка тогда. Я их еще больше невзлюбил.

– Это ты зря, – пожурил Эстет. – Их ведь больше не печатают. Грех жопу книгами подтирать. Их читать надо.

– Ну, так шкет глупый был, чего с меня взять? А ты где тут спину гнешь? – осведомился парень.

– Каменщик, – отозвался тот. – Строим дома нашим добрым господам.

– А в лесу не работал?

– Какой мне лес? – развел руками Эстет. – Я там окочурюсь через месяц. Ты посмотри на меня.

Михей окинул взглядом Леху. Дрищ дрищом. Худосочный, болезный. И в чем только душа держится?

– А бунтовать не пробовали? – тихонько осведомился Ромка. Эстет вдруг посерьезнел и подвинулся ближе к друзьям.

– Тсссс! – шепнул он. – Наседки кругом. Сейчас какой-нибудь Большой Ух нас услышит, а завтра будете в карцере гнить. Пробовали, конечно. Правда, еще до меня.

– И чего?

– И ничего, – развел руками Леха. – Человек тридцать положили, еще столько же в карцере сгноили. Для устрашения. Больше никто не бунтует. Отбунтовались.

– Смирились, значит, – поморщился Михей.

– Смирили, – метко поправил Эстет. – И не ерничай. Самых смелых и говорливых тут на первой неделе за оградой закапывают.

– Спасибо, что предупредил, Леха, – кивнул Ромка. – А как этот, бригадир ваш? Суровый дядька?

– Батя? – уточнил Эстет. – Нее, Слава – мужик нормальный. Он такой же зэк, как и мы, разве что должностью повыше. Это на вид он суровый, а так – свой в доску. Будешь слушаться – поможет, нет – огребешь. Тут все просто. И это… Не злите его без причины – он того… контуженный немного.

Рафик приволок в мятом ведре воды и стал протирать полы. Загремели у входа сапоги – обитатели барака возвращались с ужина. Вымотанные работой узники со вздохами лезли на нары.

– Мишань, давай обживаться, – предложил Ромка. – Кажись, мы в этой берлоге надолго застряли.

– Похоже, – сморщился тот и полез наверх. Из угла прилетел удивленный возглас, и полилось недовольное бормотание дневального. Михей увидел, как лицо старика перекосила злоба. Рассерженный дед поковылял к бригадиру, роняя ругательства. Рафик тихо что-то шепнул Бате на ухо, и глаза того вмиг налились яростью.

– Где эти твари? – взревел Вячеслав на всю казарму так, что Эстет вздрогнул от неожиданности.

– Недавно тут были, – отозвался дневальный. – Видел я – терлись около моих нар. Кому еще?

– Шкерятся, дряньки! – крикнул бригадир. – А ну, выходи, залупанцы!

– Чего случилось? – поинтересовался Мишка у Лехи. Тот сдержанно улыбнулся.

– Да мелкие опять пакостят. Похоже, стырили у Рафика пайку. Ничего, сейчас Батя разберется.

Парень видел налившееся кровью лицо Бати, заметил, как тот сжал пудовые кулачищи. Воришек бригадир нашел возле подсобки. Троица пацанов лет пятнадцати заныкалась в дальнем углу, у печки. Самому резвому, что попытался удрать, Вячеслав влепил со всего маху оплеуху, и тот повалился на пол. Остальные двое дернулись было, но Батя цыкнул так, что пацанье мигом примолкло.

– Сожрал дедову пайку? – зарычал он, глядя на поверженного.