Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза - Дмитрий Могилевцев Страница 9

Впрочем, убивать Круз не любил. Это было как украсть у себя, выдрать цветок из клумбы. Убийств Круз избегал всячески — и потому, когда приходилось, убивал умело, быстро и точно, стараясь не причинять лишних мучений, а главное — не видеть умирания.

Но на смерть он насмотрелся вдоволь.

«Оп» в Салвадоре начался с того, что перестали работать важные, нужные городской жизни службы. Перестали ездить по утрам машины, собиравшие оставленные у ворот мешки с мусором. Стало меньше такси. Но еще работали магазины, и все так же клянчили милостыню назойливые уличные голодранцы, приходящие из Нижнего города.

Город умер, когда пропало электричество и никто не откликался на просьбы проверить, починить и подключить. И вот тогда разверзся ад.

Горожанин при всякой тревоге, ужасе и прорыве канализации стремится удрать из города. В городском человеке крепко сидит чувство клетки — удобной, но готовой стать склепом. Неожиданно улицы заполнились машинами, тележками и чемоданами с людьми в придачу. Но куда было бежать? От кого?

Пустой аэропорт, из которого никто никуда не летел, охраняли растерянные солдаты, сидящие без смены третьи сутки. Солдаты сидели и в морском порту, но охраняли только самих себя. Толпа с чемоданами проломилась на лайнер «Бразилиа» — чтобы обнаружить семерых пьяных матросов и тихо улыбающегося капитана, уже ничего не слышащего и не видящего. Дороги из города машины забили на десяток километров. Пронеслись слухи, что в Масейо высадилась помощь и раздают еду. Или не в Масейо, а совсем в другой стороне, на юге. Нет, на побережье все плохо, надо вглубь. Да что вы, там на дорогах стоят кордоны. Местные хозяева земель выставили охрану с пулеметами, боятся, что заразу привезут к ним. Так куда нам?!

Была середина сухого сезона. Солнце висело над головой накаленным молотком. Потому сперва начали убивать за воду. Вытаскивали из машин, орали. Стреляли. Оружие было почти у всех. Бразильцы любили оружие, и продавалось оно свободно.

В городе стрелять начали у магазинов. Иногда вмешивалась полиция, и стрельба быстро прекращалась. Полиция города Салвадор была страшней местной армии и флота, вместе взятых и удесятеренных. Но полицейских осталось слишком мало, они забирали лучшее и не мешали делить остатки.

Неделю Круз почти не выходил из дому, используя химический унитаз и четыре литра воды в день. Надеялся пересидеть и связал одиннадцать пар перчаток. В Верхнем городе взрывали и расходовали много патронов. На восьмой день Крузовы ворота высадил «хаммер». Круз убил водителя и двоих с заднего сиденья. Сидевшего рядом с водителем Круз убивать не стал, но перевязал и на «хаммере» же повез в госпиталь. Сидевший рядом был голубоглазый подросток тринадцати лет с цепью на шее. За квартал от госпиталя он ткнул Круза ножом в бок и тем отсек себе мизинец, когда лезвие лопнуло на бронежилете. Крузу пришлось ударить подростка в переносье. Затем вытащить из «хаммера» и перенести к ближайшей тени. Еще минут пять Круз, размышляя невнятно, искал в «хаммере» воду, но не нашел.

Зато опоздал к налету на госпиталь и хорошо расслышал стрельбу. Потому не стал ехать в госпиталь, а повернул. Еще через квартал «хаммер» оставил и пошел пешком, держа «узи» на изготовку. А когда дошел, собрал рюкзак.

Надо было возвращаться. Круз верил, что сумеет. И сумел, хотя это заняло тридцать лет.

Тот, кого собрались посылать за смертью, оказался лысым конопатым мужичонкой ростом едва за метр пятьдесят. Голый по пояс, тощий, замызганный, он сгребал шурфелем навоз в ведро, а затем, кряхтя, тащил в яму. Навоз был от «мяса». Оно содержалось на этом же дворе, в кирпичной двухэтажке с отремонтированными окнами. Вместо обычных стекол там были толстые, мутно-зеленые, с проволочной сеткой внутри. «Мясо» содержалось сплошь мужского пола — хотя определить пол некоторых особей, сплошь покрытых язвами и шрамами, странно зажирелых и огрузневших, было трудно.

Особи тихо вздыхали, гадя под себя. Мужичонка собирал навоз и окатывал обгадившихся водой. Скреб их, поворачивал. Странно, но те большей частью покорно двигались. Когда не двигались, мужичок, матерясь, бил их босой пяткой по мошонкам и под дых. Еще «мясо» нужно было кормить и выгуливать, но конопатого к такому важному делу не пускали. Его и к людям не подпускали.

Когда тот подошел на три шага к Янке, Янка оскалился и процедил: «Ты, не ходь, а то Штып раньше времени с мясом спутает!» Конопатый встал, ссутулившись беспомощно.

— Захар, решено про тебя, — сообщил дидько, ухмыляясь. — Ты с ними пойдешь.

— С этими, что ль? — спросил мужичонка неожиданно густым басом.

— Можешь остаться. — Дидько усмехнулся.

— Не, я, пожалуй, пойду, — сказал Захар.

— Вот и ладно. Мяса у нас хватает. А так хоть людям пригодишься.

— Мне пугач свой взять можно?

— Свой? У тебя ничего своего больше нету. Шкура только. Да и та теперь — их. — Дидько для убедительности показал пальцем. — Захотят — спустят.

— А волки мои?

— Твои? Да кто захочет с таким пойти?

— Закон, — прогудел Захар, почему-то улыбаясь.

— Закон, — повторил дидько зло. — Будет тебе закон. Как стемнеет, можешь говорить. Но если кто из волков, хоть бы Штып тот же, захочет тебе кишки выпустить, я пальцем не пошевельну.

— Вот и ладно, — ответил конопатый Захар и, повернувшись к Крузу, сообщил: — А ты здоровый, батя. Больно небось падать с такой высоты?

Левый шевельнулся.

— Ишь ты, резвый, — сказал мужичонка весело, глядя на нож у своего горла. — Сопляк, а скачет.

— Захар, если ты опять за свое, с ними недолго пройдешь, — сказал дидько.

— Дурак ты, Василь. Был дурак и есть. Одно что знахаря слушать умеешь да подлизывать вовремя, потому тебя и терпит.

— Все, Захар, — сказал дидько, сощурившись. — Слово сказано. Ты больше не наш. Я не знаю тебя и не слышал твоего имени.

Сплюнул под ноги, отвернулся и пошел со двора. Захар проводил его задумчивым взглядом.

Сказал, вздохнув:

— Ну, прощай, Василь.

И, глянув на новых хозяев, спросил:

— Жрать-то вы мне дадите?

Закон произошел на закате у реки, в роще, бывшей когда-то городским сквером. Все заполонила сирень, из заросли глядел ржавый турник. На прежнем футбольном поле кусты сменились высоким, по пояс, конским щавелем. Волки шли сквозь него, не колыхнув ни листка.

Сели кругом. Круз насчитал сорок семь, потом сбился. Серые, рыжеватые, седые. Захар стал в центре, примял стебель ногой. Рядом с волками встали люди. Круз не замечал их раньше. Грубые, тесаные, широкоглазые лица. Серые рубахи, штаны. И у всех в руках — глиняные свистульки.

— Среди нас — чужой, — сказал голос из темноты.

— Среди нас — чужой, — откликнулась дюжина голосов.