Наблюдатели - Питер Леранжис Страница 9

Тридцать седьмой дом был задрипанным многоэтажным домом на самом берегу реки. По стене зигзагом тянулись пожарные лестницы, а у подъезда стояли пустые помойные контейнеры.

У входной двери был список жильцов и номера квартир — каждое имя напротив черной кнопки звонка, как и в нашем доме: ты звонишь в какую-нибудь квартиру, и тебе открывают оттуда.

Мы тут же нашли, что искали: М. РАКМАН, 3-Е.

Хитер нажала звонок, потом подняла бровь.

— Магазин комиксов, говоришь, да? — съязвила она.

— Э… просто гляну, ответит ли он, — бросил я. — Потом пойду.

Мы подождали минуты две, затем Хитер нажала кнопку еще раз.

— Никого нет, — заметил я.

— Я думаю, надо зайти внутрь и подождать около его квартиры. — Хитер начала нажимать на все кнопки подряд.

— Эй ты! — возмутился я. — Ты что?..

БЗЗЗЗЗЗЗЗЗ!

Хитер налегла на дверь, и та поддалась.

— Видишь? Звони всем подряд, кто-нибудь да откроет. Ну, пошли?

Я поплелся за ней по темному вестибюлю, выложенному потрескавшимися кафельными плитками. Застоявшийся воздух бил в нос запахом прогорклого масла. В конце вестибюля мы поднялись по темной кривобокой лестнице, прошли мимо едва пропускающих свет окошек, покрашенных матовой краской.

Квартира 3-Е находилась в конце длинного узкого коридора. На другом конце двери в квартиры 3-А и 3-В смотрели друг на друга в небольшой нише. Там можно было спрятаться и следить за квартирой Майлса Ракмана, и он бы нас не заметил, если б вернулся.

— А что, если он смотался на весь день? — прошептал я. — А то и на весь уикенд?

Хитер пожала плечами:

— Вернемся в другой раз.

— А сколько мы будем здесь торчать?

— Пока не надоест.

Я вздохнул:

— И какого черта я на это согласился?..

— Можешь отправляться в свой магазин комиксов!

Клик.

Мы замерли.

Шум раздавался с другого конца коридора. Это явно открывали дверь изнутри. Мы с Хитер вжались в стену ниши.

Дверь открывалась — дверь квартиры 3-Е.

Я ждал затаив дыхание. У Хитер глаза округлились.

В коридоре появилась сутулая фигура в длинном потрепанном пальто.

Человек повернул голову, и я увидел его лицо перед тем, как нырнуть еще глубже в нишу.

— О боже! — вырвалось у меня.

— Это ведь… — прошептала Хитер.

Я кивнул:

— Андерс.

Но почему сейчас?

А почему бы нет?

— Что он здесь делает? — прошипела Хитер.

— Нашла кого спрашивать, — прошипел я в ответ.

— Он нас видел?

— Шшшшш!

Андерс плелся, цепляясь нога за ногу, шаркая башмаками по линолеуму. Вот он подошел почти вплотную к нам.

Мы стояли не дыша. Хитер совсем вжалась в стену.

Андерс был уже совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки. Я слышал, как он что-то бормотал про себя. Что-то неразборчивое, как старческое ворчание.

А потом… Топ… топ… топ.

Он затопал по ступенькам вниз.

Мне казалось, у меня сейчас разорвутся легкие. Я со свистом выпустил воздух из груди.

Ни Хитер, ни я не двинулись с места, пока дверь в парадную не закрылась с грохотом.

— Он взломщик! — воскликнула Хитер.

Я покачал головой:

— Какой взломщик средь бела дня? У него, наверно, есть ключ. Может, он приятель этого Майлса Ракмана.

— Приятель Майлса Ракмана, приятель твоего папы… Здесь есть какая-то связь, как думаешь?

— Ой, не заводись, Хитер, — замахал я руками, выскакивая из ниши. — Только не заводись.

— Но ты же не можешь отрицать, что все это как-то странно.

Я стал спускаться по лестнице. Мне только этих головоломных теорий Хитер не хватало. Не собираюсь я выслушивать всю эту ахинею.

Но что правда, то правда: и отрицать это я не мог. Что-то здесь было нечисто.

* * *

— Я здесь! — закричал я, входя к себе домой.

Дверь за мной захлопнулась. Ранец полетел в гостиную.

Я был весь поглощен мыслями об Андерсе и потому не обратил внимания на перемены в прихожей. Стены были голые. Все фотографии исчезли, оставив темные прямоугольники на выцветших обоях.

— Где ты был? — обрушилась на меня с упреками мама. — Я ведь, кажется, сказала тебе…

— Хитер позвонила. Ей… надо было помочь кое-что сделать. Ты же ее знаешь. Ладно. А что стряслось с фотографиями?

Мама неохотно кивнула в сторону своей комнаты. Весь гнев ее испарился, когда мы вошли туда. Фотографии грудой валялись на кровати вместе с записными книжками, фотоальбомами и всякими бумагами. Я обернулся к маме, и она грустно улыбнулась. Я понял, что она плакала.

В углу ее комнаты стоял папин письменный стол. Все ящики были вытащены и пусты. Единственное, что осталось, — это его старый глобус.

— Что ты делаешь с папиными вещами? — спросил я.

— Я решила, что пора навести порядок, — откликнулась мама. — Освежить дом. Покрасить стены. Очистить папин стол. Ты можешь им пользоваться… пока его нет.

Голос мамы задрожал, и она стала с деловитым видом перебирать бумаги.

Я сел на край заваленной постели. У меня было какое-то странное чувство, будто папа здесь, в комнате, его дух витал над кроватью. Я открыл наобум альбом, помеченный моим годом рождения. На первой странице было фото папы, склонившегося над белой колыбелькой. Лохматый, с подстриженной бородкой, глаза припухшие, будто он не выспался, но его улыбкой можно было осветить целый город.

Мама заглянула мне через плечо:

— Тебе две недели. Папа просыпался от каждого твоего писка. Он так заботился о тебе.

На глаза навернулись слезы. Отчасти из-за фото, но не только из-за этого. Мама сказала: «заботился». В прошедшем времени.

Судя по всему, она, наконец, решилась взглянуть правде в глаза и убрать все, что напоминало о нем.

Я вытащил свидетельство об окончании третьего класса. Программку спектакля в летнем лагере. Значок, который я купил папе на ярмарке. На нем слова: «Мой сынишка безумно любит меня!»

Мама достала потрепанную записную книжку на спирали.

— Ты не знал, что папа вел дневники, как и ты?

— Нет, — ответил я.

Но это меня не удивило. Папа любил писать. Одно время он даже вел колонку в бюллетене службы охраны общественного порядка Франклин-сити.