Богатырь - Александр Мазин Страница 9

Сложить христианское серебро в сундучок Угоняй не успел. Шум снаружи усилился, да как-то не так, неправильно.

Тысяцкий хотел выйти, глянуть, что там за беспокойство… Не успел. Беда пришла сама. В облике наймита-свея со стрелой в боку. Свей только и успел, что дверь растворить, – и повалился на пол, пятная кровью шемаханский ковер.

А за свеем вошли трое. Угоняй схватился было за нож, но убрал руку. Узнал.

– Не ждал, злодей? – оскалился Путята. – Берите его, гридь. Да поосторожнее. Добрыне не понравится, если этакий товар ему попорченным поднесут.

Тут Угоняй снова схватился за нож, но зарезаться не успел. Перехватили, спутали, как овцу для заклания, пихнули в рот рушник, стряхнув на пол серебряные вещицы, и поволокли Угоняя наружу.

А снаружи воев чужих – больше, чем дворни. И вся ближняя родня Угоняя повязана гуртом.

– На телеги их, – скомандовал киевский воевода. – Прикройте чем-нибудь и пошевеливайтесь! Дел у нас еще – выше теремной крыши.

– Пятерых тогда взяли, – рассказывал Улад. – Лучших людей новгородских, кто громче всех против Христа орал. Прямо в домах и взяли. Повязали и переправили на правый берег, к Добрыне. А тот сразу допрос учинил. И к утру всех, кто его дом грабил или церкви рушил, казнил без пощады. Остальных оставил до времени, потому что новгородцы, узнав поутру, что с их боярами сотворили, разгневались сильно и несметной силой пришли Детинец брать. Ну а мы их там и встретили как положено.

Толпа у Детинца собралась несметная. Никак не меньше шести тысяч. Вдесятеро больше, чем защитников внутри. Кабы не Добрыня со своими, не устоял бы Детинец. А так – хорошо получилось. Пока вся оружная людь Новгорода под Детинцом копилась, Добрыня с остальными киевскими воями реку переплыл и дома у реки поджег, прикинув так, чтоб огонь мимо Детинца пошел.

– Тут уж новгородцам стало не до бунта, – рассказывал Улад. – Пожар не остановить – город дотла выгорит.

Илья их понимал. Новгород – весь деревянный. Даже дорожки для ходьбы на улицах деревом выстланы. Займется – вспыхнет как трут.

На площади перед Детинцом вмиг опустело. Только мертвые да раненые, кто встать не мог, остались.

А тут и Добрыня пожаловал. С гридью. И с пленными. С которыми уже и ряд уложил: от старых ложных богов отречься ради Христа. А он за то не будет город зорить [5]и новгородцев бить. Ряд же лучшие люди новгородские еще до переправы подписали. Поглядели на Угоняя с племянником, на колы посаженных, – и подписали.

– Крестили всех по обычаю – в реке, – рассказывал Улад. – Мужей – выше моста, жен – ниже. А потом повели глядеть, как идолов рубить будут. Ох и кричали они, ох и плакали! А Добрыня им: «Какую пользу вы от богов сих чаете, ежели они сами себя оборонить не могут?» И тут наш Перун себя показал: упасть упал, да так, что троих отроков Путятиных придавил. А Перун тот не из дерева был, а из дикого камня вытесан. Так что одного – сразу насмерть, а двоих покалечило сильно. А говорили же Путяте: дай нам, варягам, с Молниеруким обойтись. Мы б его с вежеством уложили. А вы, поляне, со своими управляйтесь. – Улад хмыкнул. – Так Добрыня в ответ: нет более ни полян, ни варягов. Есть княжья русь да Единый Бог Иисус Христос. Ну коли так, то и удивляться нечего, что последнюю жертву Молниерукий сам взял. Разбить его полянские так и не сумели, и когда вниз, к реке волокли, Молниерукий оружье каменное отбросил, да так, что оно великий мост проломило и в воду кануло.

– Знаменье, – пробормотал Кулиба. – Не быть, значит, миру меж двумя новгородскими берегами. Будут теперь на сём мосту извечно биться во славу Перунову.

Илья поглядел на батю. Князь-воевода усмехался, но как-то невесело. Неужто Перуна жаль? Может быть. Батюшка ведь тоже варяг, хоть и христианин.

– А потом люди Добрыни по слову епископа по домам пошли, – продолжал сказ Улад. – Искали тех, кто Святого Крещения избежал, брали и гнали к реке, Иоаким со священством их ждал и к Истинной Вере приводил.

Илья увидел, как князь-воевода недобро хмурится, и не удержался, спросил:

– Батюшка, что не так?

– Нельзя к Богу силой вести, – проворчал Сергей Иванович. – Новгород и раньше нам другом не был, а теперь врагом станет.

– Да куда им против руси! – не согласился Улад. – Мы их били всегда и еще побьем, если хвост напружат!

– Да ну? – Сергей Иванович приподнял бровь – А ты не забыл, часом, откуда в Киев Владимир пришел?

– Так то Владимир! А то…

– Не спорь! – рыкнул на сотника Кулиба. – Князь тебя старше вдвое, а умнее вдесятеро! Думаешь, батько, беду на нас Путята с Добрыней накликали? Владимир ведь тоже народ киевский собственной волей крестил.

– Может, и обойдется, – вздохнул Сергей Иванович. – Владимир великое дело сотворил. Может, по-другому и нельзя было народ наш крестить, да только Владимир город не жег и кровь не проливал, как Путята с Добрыней. Эх! Надо было ему не Добрыню, а Сигурда послать. А то и самому пойти. Тогда б новгородские противиться не рискнули. И родня Добрынина жива была.

«Хотя вряд ли он сильно опечалился, – подумал Сергей Иванович. – У княжьего дяди таких жен – по числу имений. А имения у него, считай, в каждом большом городе».

Другое хуже: Новгород и раньше с Киевом враждовал, а теперь киевлян там вообще возненавидят. Надолго. И любую смуту поддержат, если она – против Киева. И против Владимира.

Но вслух он другое сказал:

– Кто знает, для чего нам Бог беды шлет: для того, чтоб от больших бед удержать, или – для нашей крепости испытания?

Илья так и замер, не донеся кусок до рта. Батя вроде бы просто так сказал, для всех, а показалось – лично ему.

– А тебя, князь-воевода, Путята ой не любит! – продолжал между тем Улад. – Добрыне жаловался, тебя хулил: мол, всю торговлю княжью под себя забрал, никто мимо тебя ни на восход, ни на заход не ходит.

– А что Добрыня? – усмехнулся Сергей Иванович.

– Велел Путяте в чужие лари нос не совать.

Сергей Иванович кивнул. Все правильно. Изрядная доля княжеских товаров идет через торговый дом «Духарев и его родня». Но – выгодно. Товары Сергей Иванович берет по хорошей цене. Немногим ниже, чем дали бы за них на подворье монастыря Святого Маманта, где по договору русам было положено жить и торговать. Получить все сразу, сполна и без малейшего риска. Чем плохо? А что сам Сергей Иванович, как спафарий имперский, на которого торговые ограничения не распространяются, продаст меха, воск и прочие ценности куда дороже, чем купил… Ну так это его право.

Но вслух ничего этого князь-воевода Моровский не сказал. Была ведь и другая правда.

– Путята на наш род давно зуб точит, – произнес он. – Напасть боится, так исподтишка куснуть норовит. И всех, кто нам недружен, привечает. Вот как боярина Семирада, к примеру.