Испытание сталью - Виталий Храмов Страница 9

Ну, «не велела», так «не велела».

– Как вы себя чувствуете? – спросила меня докторша.

– Никак, – прохрипел я. Вчера, в крике, я сорвал голос. – Ничего не чувствую. Совсем. Как нет меня. А, вот это чувствую. У тебя очень нежные руки.

Её рука погладила меня по щеке, вытерев дорожку слезы. Опять я в слезах!

Так, майор Кузмин! Отставить сопли!

Потом она кормила меня, пыталась меня расшевелить беседой, но я был «не в духе». Хотя её болтовня была мне нужна. Как бальзам на душу. Её разговор напоминал мне, что я ещё жив. Она мне рассказывала свою жизнь. Буквально изливала душу. Зачем? Не понятно. Понятно, что хочется выговориться, но мы же не случайные попутчики, которым и принято «изливаться». Ладно, хочешь «поплакаться в жилетку», буду я твоей жилеткой.

Так я узнал о её детстве и отрочестве. Об учёбе, историю их отношений с её мужем. Выслушал из первоисточника о событиях 22 июня на погранзаставе. Когда она рассказывала, как руками раскапывала воронку, когда искала останки своих детей, я плакал вместе с ней. Она схоронила останки детей и мужа в одной воронке. Хотела застрелиться, но пистолет мужа был разбит, а свой она потеряла при налёте. А потом жажда мести застила её.

Выслушал об их бесславном отступлении с остатками заставы. Почему бесславном? Потому, что выжившие пограничники были настолько деморализованы, что шарахались от любой тени, не то что оказывать организованное сопротивление. Что просто выбешивало Шахерезаду. А я их понимал. На тот момент это было обычным явлением. В плен не сдались – и то молодцы.

Потом она рассказывала, как наталкивались на других окруженцев. На всяких разных. О некоторых и вспоминать не хочется. И это понятно. Сам о скольких таких стараюсь забыть? О скольких не буду даже в мемуарах вспоминать, чтоб бумагу не портить.

И вот однажды их «мобилизовал» комиссар одного из разбитых полков. Он организовал партизанский отряд (к радости моей собеседницы). В меру сил своих и разумения командовал. Получилось не очень. Всё же опыта партизанской войны у них не было. На своих ошибках и учились. А ошибки оборачивались кровью. И потерями. Но им удалось установить канал устойчивой связи с «Большой Землёй». И немного погодя после этого их отряд немцы и накрыли. Прямо при приёме самолёта. Моя собеседница была ранена в этом бою осколком мины в живот, и её тут же запихнули в улетающий самолёт.

Так она оказалась в госпитале на грани жизни и смерти, длительное лечение и приговор – никогда и никаких детей.

Потом долгие и отчаянные попытки восстановиться в армии. Триумф – её вернули в строй! И новое назначение – ко мне. Специнструктаж и строго-строго приказ – мою жизнь беречь, как зеницу ока. Причём приказ от таких командиров, которым не отказывают. Помнится, она что-то прошлый раз про Меркулова говорила. Хотя в армии ни от каких приказов не откажешься.

Вот такая её исповедь.

– Ты выполнила приказ – я жив. Пока жив.

– Не в приказе дело, – вздохнула она. – А почему ты тогда так странно реагировал на меня?

– Как – странно?

– Как будто давно меня знаешь, но никак не ожидал меня там увидеть.

– Так и есть, – ответил я. Она ждала продолжения, но что я ей скажу? Что она – точная копия моей жены? Так, по личному делу я – холост. Легенда, ёпти! Сказать правду – глупо, врать не хотелось:

– Ты была моей возлюбленной, моей женой в прошлой жизни.

– Ты помнишь свою прошлую жизнь?

– Хотел бы забыть.

– А, я поняла – опять врёшь.

Ну вот – сказал правду – не поверила. Лучше бы соврал. А, пошло оно всё!

– Думай, что хочешь. Я тебе сказал, а там уж – как тебе захочется.

– А я, дура, ему тут душу изливаю!

– Я тебя не просил! – ответил я. Жестоко? Жестоко. И ещё добил: – Мне в своих запутках не разобраться, да ещё ты.

– Да пошёл ты!.. – воскликнула она, я услышал лёгкий топот её ног по доскам пола, хлопнула дверь.

– Семейная сора? – спросил через минуту голос Дарьи.

– Чё? Не, мы не семья, – ответил я, не понимая, как она оказалась рядом так бесшумно.

Слегка стукнули друг о друга ставни, ладонь Дарьи легла мне на лоб. Ага, так я у окна лежал?!

– Сам сказал – она жена тебе.

– Так это там. И там – другая. А эта – только внешне похожа.

– Ну, тебе виднее. Но я видела – судьбы ваши связаны. Это называется браком. Она тебя любит. Или полюбит.

– А я? – усмехнулся я.

– Ты? От тебя и зависит. Не тяни только.

– Почему?

– Тяжкие испытания тебе предстоят.

– Кто б сомневался?! Судьба! Так и буду ходить по краю меж адом земным и раем, – усмехнулся я.

– Все тебя похоронят.

– И это было. Но, я выживаю. Иммортал, гля! Жизнь – игра, у меня нет масти, смерть ко мне не питает страсти. Жизнь меня проиграла стуже, и смерти я не нужен.

– А каково ей будет, думал?

– Нет. С чего вдруг? Нет! Не хочу больше! Все кто был близок – мертвы! Я – причина и источник опасности для близких! Тогда зачем мне близкие? Лучше не сближаться, но и не терять! Обжигая холодным взглядом, стал я ядом.

– Сам себя не обманешь!

– Ты чё пристала, ведьма? А? Ты что, психоаналитик мне? Чё тебе надо? Можешь вылечить – лечи! Нет – отвали! Застрелюсь, на хрен! Как же мне всё это надоело! «Судьба», гля! На хрен! Всех! Всё! Всё и всех! Вся жизнь – говно и солнце – долбаный фонарь! Провались всё пропадом!

Но провалился я. Дарья легонько хлопнула меня по лбу, как нашкодившего ребёнка, и я провалился в сон.

Разбудили меня вечером. Прохор молча взял меня на руки, молча потащил в баню, молча раздевал-мыл-парил. Обиделись? Пох! Мне и самому не хотелось разговаривать. Не о чем.

Потом опять пришла Дарья. Только в этот раз она меня не «ломала». Она пела довольно мелодичные песни на незнакомом языке, похожем разом и на хохляцкий, и староцерковный. Может, не песни, а молитвы? Может. Вполне. Она мазала меня чем-то душисто-вонючим, растирала, втирала. Мяла меня. Массаж. И всё это под эти напевы. Пусть. Даже приятно. Не ломает. Особенно приятно, что не ломает.

Единственное – спать не давала. А от кайфа да под эти напевы дремота наваливалась, хоть и только разбудили. Как только засыпал, она тотчас же говорила:

– Не спи.

Да так говорила, что сон пропадал. Не надолго только.

Потом она завернула меня во что-то, предположительно в те же простыни, и Прохор отнёс меня в дом. Где меня опять усыпили.

Разбудили меня петухи. Я был им рад. С детства не просыпался «по петухам». Ностальгия – приятное чувство. Ещё меня радовало отсутствие «калькулятора» в моей башке. Но опечаливало отсутствие зрительного канала по причине повязки на глазах.