Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений. Том 4. 1964-1966 - Аркадий Стругацкий Страница 9

Мокрое лицо совсем исказилось.

– Что? – глухо донеслось из-под шлема.

Я нагнулся.

– Я спрашиваю: что это за памятник?

Человек снова уставился на постамент. Дым из дырочек пошел гуще. Снова раздалось сильное шипение.

– Владимир Юрковский, – прочитал он. – Пятое декабря, год Весов… Ага… декабря… Ну… Так это какой-нибудь еврей или поляк…

– А кто этот памятник поставил?

– Не знаю, – сказал человек. – Тут же не написано. А зачем вам?

– Это мой знакомый, – объяснил я.

– Тогда чего вы спрашиваете? Спросили бы у него самого.

– Он умер.

– А-а… Так, может, его здесь похоронили?

– Нет, – сказал я. – Он далеко похоронен.

– Где похоронен?

– Далеко!.. А что это за штука, на которую он опирается?

– Какая штука? Это эрула.

– Что?

– Эрула, говорю! Электронная рулетка.

Я вытаращил глаза.

– При чем здесь рулетка?

– Где?

– Здесь, на памятнике.

– Не знаю, – сказал человек, подумав. – Может, ваш приятель ее изобрел?

– Вряд ли, – сказал я. – Он работал в другой области.

– В какой?

– Он был планетолог и планетолетчик.

– А-а… Ну, если он ее изобрел, то молодец. Полезная вещь. Надо бы запомнить: Юрковский Владимир. Головастый был еврей…

– Вряд ли он ее изобрел, – сказал я. – Я же говорю, он был планетолетчик.

Человек воззрился на меня.

– А если не он изобрел, тогда почему он с нею тут стоит, а?

– Так в том-то и дело, – сказал я. – Сам удивляюсь.

– Врешь ты все, – сказал человек неожиданно. – Врешь и сам не знаешь, зачем врешь. С самого утра, а уже наелся… Алкоголик! – Он повернулся и побрел прочь, волоча тощие ноги и звучно шипя.

Я пожал плечами, последний раз глянул на Владимира Сергеевича и через просторную, как аэродром, площадь направился к отелю.

Гигантский швейцар откатил передо мною дверь и звучно произнес: «Милости просим». Я остановился.

– Будьте любезны, – сказал я. – Вы не знаете, что это за памятник?

Швейцар посмотрел поверх моей головы на площадь. На лице его изобразилось замешательство.

– А разве там… не написано?

– Написано, – сказал я. – Но кто поставил этот памятник? И за что?

Швейцар переступил с ноги на ногу.

– Прошу прощения, – виновато сказал он, – никак не могу ответить на этот вопрос. Он здесь давно стоит, а я совсем недавно… Боюсь вас дезинформировать. Может быть, портье…

Я вздохнул.

– Ну хорошо, не беспокойтесь. Где у вас здесь телефон?

– Направо, прошу вас, – сказал швейцар обрадованно.

Ко мне устремился было портье, но я помотал головой, взял трубку и набрал номер Римайера. На этот раз телефон оказался занят. Я направился к лифту и поднялся на девятый этаж.

Римайер, грузный, с непривычно обрюзгшим лицом, встретил меня в халате, из-под которого виднелись ноги в брюках и ботинках. В комнате воняло застоявшимся табачным дымом, пепельница на столе была полна окурков. Вообще в номере царил кавардак. Одно кресло было опрокинуто, на диване валялась скомканная сорочка, явно женская, под подоконником и под столом блестели батареи пустых бутылок.

– Чем могу служить? – неприветливо осведомился Римайер, глядя мне в подбородок. По-видимому, он только что вышел из ванны – редкие светлые волосы на его длинном черепе были мокры.

Я молча протянул ему свою карточку. Римайер внимательно прочитал ее, медленно сунул в карман халата и, по-прежнему глядя мне в подбородок, сказал: «Садитесь». Я сел.

– Очень неудачно получается, – сказал он. – Я чертовски занят, и нет ни минуты времени.

– Я несколько раз звонил вам сегодня, – сказал я.

– Я только что вернулся… Как вас зовут?

– Иван.

– А фамилия?

– Жилин.

– Видите ли, Жилин… Короче говоря, я должен сейчас одеться и уйти опять… – Он помолчал, растирая ладонью вялые щеки. – Да, собственно, и говорить-то… Впрочем, если хотите, посидите здесь и подождите меня. Если не вернусь через час, уходите и возвращайтесь завтра к двенадцати. Да, оставьте мне ваш адрес и телефон, запишите прямо на столе… – Он сбросил халат и, волоча его по полу, ушел в соседнюю комнату. – А пока осмотрите город. Скверный городишко… Но этим все равно надо заняться. Меня уже тошнит от него… – Он вернулся, затягивая галстук. Руки у него дрожали, кожа на лице была дряблой и серой. Я вдруг ощутил, что не доверяю ему, – смотреть на него было неприятно, как на запущенного больного.

– Вы плохо выглядите, – сказал я. – Вы сильно изменились.

Римайер впервые взглянул мне в глаза.

– А откуда вы знаете, какой я был раньше?

– Я видел вас у Марии… Много курите, Римайер, а табак теперь сплошь и рядом пропитывают дрянью.

– Ерунда это – табак, – сказал он с неожиданным раздражением. – Здесь все дрянью пропитывают… А в общем-то вы правы, наверное, надо бросать. – Он медленно натянул пиджак. – Надо бросать… – повторил он. – И вообще не надо было начинать.

– Как идет работа?

– Бывало и хуже. На редкость захватывающая работа. – Он как-то неприятно усмехнулся. – Ну, я пойду. Меня ждут, я опаздываю. Значит, либо через час, либо завтра в двенадцать.

Он кивнул и вышел.

Я записал на телефонном столике свой адрес и телефон и, въехав ногой в кучу бутылок, подумал, что работа была, по-видимому, действительно захватывающая. Я позвонил портье и потребовал в номер уборщицу. Вежливейший голос ответил, что хозяин номера категорически запретил обслуживающему персоналу появляться в номере в его отсутствие и повторил это запрещение только что, выходя из отеля. «Ага», – сказал я и повесил трубку. Мне это не слишком понравилось. Сам я таких приказаний никогда не отдаю и никогда ни от кого ничего не скрываю, даже записную книжку. Глупо создавать ненужные впечатления, лучше поменьше пить. Я поднял опрокинутое кресло, уселся и приготовился ждать, стараясь подавить чувство недовольства и разочарования.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять дверь приоткрылась, и в комнату просунулась хорошенькая женская мордочка.

– Эй! – чуть сипло произнесла мордочка. – Римайер дома?

– Римайера нет, – сказал я. – Но вы все равно заходите.

Она поколебалась, рассматривая меня. По-видимому, она не собиралась заходить, просто заглянула мимоходом.

– Заходите, заходите, – сказал я. – А то мне одному скучно.