Я, президент и чемпион мира - Лали Морошкина Страница 12

Согласно советскому законодательству, расписаться в загсе имели право только достигшие семнадцати лет, так что нашим родителям пришлось взять над нами опеку, и, наконец, состоялась официальная часть. Моей свидетельницей была Марикуна, а у Нукри — школьные друзья, которых с того дня никто не видел.

По поводу венчания мы получили холодный отказ Леонтьевича, так как коммунистической номенклатуре были запрещены любого рода церковные обряды, в том числе венчание и крещение. В 1986 году действовал «сухой закон», посему свадьба была малочисленной и безликой, ну какая свадьба без домашнего вина и тамады? Тем не менее Ваке-Сабурталинские противоборствующие группировки все-таки умудрились разбить на нашем торжестве один-два сервиза, но, что важнее, ритуал «кровопускания» прошел без крови.

Соглашение родителей о «гарантии неприкосновенности» не могло соблюдаться вечно. Вполне естественно, что 1986 год вошел в мое личное дело тремя знаменательными датами: я окончила школу, стала студенткой, и страна получила еще одного грузина Сандро (Александра) Чаганава.

Лето 1986 года выдалось жарким не только из-за обычной для Тбилиси в этот период погоды, но и потому, что я сдавала вступительные экзамены в институт с семимесячной беременностью. В тот год приемная комиссия Тбилисского педагогического института отличалась особой строгостью. Дело в том, что ректором института был назначен Роин Метревели. Батони Роин отличался особенной принципиальностью и объективностью. Этого он требовал и от других. Главными его требованиями к экзаменационной комиссии были справедливость и строгость, а что касается высшей оценки, она выставлялась лишь только под его личным контролем.

Факультет русской филологии был одним из самых престижных, и без преувеличения можно сказать, что здесь учились самые красивые девушки Грузии. Мой выбор был обоснован любовью к русской классической литературе. Я постоянно отождествляла себя то с Наташей Ростовой, то с Анной Карениной и подозреваю, что история последней стала моей судьбой (с учетом нового столетия, я бы предпочла финал с «хеппи-эндом»). Мысль о том, что когда-нибудь я более основательно приобщусь к этой нескончаемой сокровищнице культуры, приносила мне огромное наслаждение. Обостренное чувство зова крови и русских корней время от времени испытывало приятную нирвану.

Экзаменационная тема была знакомой и тысячу раз пережеванной, поэтому «испеклась» легко и без проблем. С экзамена я вышла первой и показала большой палец болельщикам, ожидавшим меня во дворе института, в знак выполненной на высоком уровне операции. Заслуженная «пятерка» оправдала ожидания родни.

К следующему экзамену по обществоведению меня готовила замечательный человек, отличный педагог и блестящий психолог Зоя Чимакадзе. Главное то, что во время подготовки она постоянно меня кормила, так как согласно ее методике наполненный желудок хорошо питал мозг. А может, шестнадцатилетняя беременная девочка будила в ней родительский инстинкт. Короче, так или иначе, процесс был приятным и, как оказалось впоследствии, очень качественным. Рассказанные ею мировая история, жизнь выдающихся людей, мысли философов и, главное, теория спиралевидного развития Гегеля навсегда отпечатались в моем сознании. Так в один из жарких июльских дней вооруженная чимакадзевскими знаниями я пришла на экзамен. Моя фамилия вызвала странное смятение среди экзаменационной комиссии. После двадцатиминутного совещания меня подозвала председатель комиссии.

— Знаете, Лали, детка, вашей работой заинтересовался сам Роин Метревели, и этот экзамен он примет у вас сам, только не нервничайте, ради Бога, — сказала пожилая дама и посмотрела на мой выпирающий, как каска пожарника, живот.

Дверь отворилась, и в аудиторию вошел высокий, симпатичный мужчина, который необычайно походил на голливудскую интерпретацию итальянского мафиози. Члены комиссии засуетились и подали ректору кресло.

— Морошкина, да? — спросил хриплым, басовитым голосом господин Роин.

— Да, Лали Морошкина, — бойко ответила я.

— Лали, генацвале, ты ведь грузинскую школу окончила? — продолжал ректор.

— Да, но в семье мы разговариваем на русском, — искренне ответила я.

— Удивительно такое знание русской классики, я хочу сам удостовериться в твоем ай-кью, и если хочешь «отлично», ответь, не подготавливаясь, на первый же билет.

Его позиция мне была ясна. Наверное, у господина Роина возникли сомнения, не прибегла ли я к помощи шпаргалки. Я же ни в школе, ни в институте и никогда в будущем шпаргалками не пользовалась. Но откуда ему было об этом знать?

Билеты один за другим падали на стол, и я безостановочно отвечала. Экзамен все больше становился похож на блиц-опрос в передаче «Что? Где? Когда?»

— Сколько лет строился собор Парижской Богоматери?

— 150.

— Самая древняя книга?

— «Папирус Приса», хранится в Парижской национальной библиотеке, относится к 2600 году до нашей эры.

— Увлечение Байрона?

— Спорт. Был лучшим пловцом, в 1810 году переплыл 7,5-километровый пролив Дарданеллы.

— Древнейший гимн?

— Японский «Кимигайо», создан в XIX веке.

Вопросам не было конца…

— Батоно Роин, сжальтесь, она ведь беременная, — заступилась за меня председатель экзаменационной комиссии.

— Естественно, «отлично»-то ей гарантировано, просто интересно, сколько чего еще она умудрилась запомнить, — ответил с улыбкой батони Роин и вписал в экзаменационную книжку «пятерку».

В школьные годы Марикуна отличалась особым озорством и изобретательностью. Самыми любимыми ее местами были школьный буфет и находящийся рядом со школой гастроном. Правда, тетушка Тамуна строго-настрого предупредила обслуживающий персонал обоих учреждений, чтобы подростку не продавали сдобу. Но, как известно, «взятка освещает ад», и Марикуне удавалось задобрить продавцов; тем более, кто мог отказать такому милому созданию?

Фантазия подростка особенно возгоралась в школе. Однажды Марикуна появилась в классе с очередным подарком отца Миндии. Это были синие очки «капиталиста Пьера Кардена». Возмущению педагогов не было границ, но они получили такой отпор, что чуть ли не сами бросились чистить запыленные стекла ее очков. Дело в том, что, по версии девочки, у нее были очень повреждены глаза, на сей раз она капала альбуцид, а впереди — тяжелая, многочасовая операция, которая определит ее будущую судьбу. О занятиях, естественно, и речи не было. Эта история, вероятно, продлилась бы несколько семестров, если б не случайная встреча классной наставницы и тёти Тамуны в хлебном магазине.

— Калбатоно Тамуна, как ребенок? — спросила классная руководительница. — Мы все, весь педколлектив, переживаем за судьбу Мариночки. Представляю, что испытывает батони Миндия. Ведь он вернулся из Америки?