О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - Вячеслав Кеворков Страница 15

Однако стоило стрелке остановиться на цифре «3», как Василий, словно ощущая время спиной, слегка развернулся и чуть заметным жестом указал мне на дверь министерского кабинета.

Служебные апартаменты министра представляли собой сравнительно небольшую комнату, отделанную деревянными панелями, с неизбежным зелено-суконным столом, расположенным ближе к задней стене, а слева все пространство стены занимал шкаф с книгами в дорогих переплетах, похоже, полный «Брокгауз и Эфрон». На полу ковер, именно такой, как и у всех министров его ранга.

Ковры — вещь особая. Они распределялись в точном соответствии с «табелью о рангах», и по ним уже при входе легко было установить, с кем имеешь дело.

Слева и справа на казенном сукне стола — аккуратные папки в разноцветных переплетах, посередине — документ, который министр читал в данную минуту.

В отличие от ковров, документы на столе у Громыко были совсем не такие, как у других министров. Они писались на желтой бумаге. Такого больше никто себе не позволял. Подписывался он только именем, которое включало в себя и титул.

При моем появлении Громыко вышел из-за стола, бросил на меня короткий взгляд и, не найдя ничего интересного, отвернулся в сторону, небрежно протянув мне руку для пожатия. Затем предложил сесть, а сам вернулся на место, дочитал «яичную» бумагу до конца, поставил подпись, захлопнул папку и отложил ее в сторону.

— Я слушаю вас!

Начинать рассказ, собственно, следовало с Бисмарка, но я, под впечатлением неободряющего приема, ограничился Брандтом и выборами 28 сентября 1969 года. Затем следовала программа социал-демократов и социал-либералов на предстоящие четыре года нахождения у власти, причем особое внимание я уделил их новой «восточной политике», предусматривавшей качественное изменение в отношениях с Советским Союзом.

Громыко слушал, сидя вполоборота ко мне, разглядывая переплеты книг на самой верхней полке так внимательно, словно рассчитывал на расстоянии проникнуть в их содержание. В заключение я изложил идею и суть установления «конфиденциального канала» и разъяснил, как он должен функционировать.

Наступила длинная пауза, которая должна была подчеркнуть, сколь трудно вести диалог с неискушенным в политике человеком. Затем министр нехотя, медленно заговорил, для начала он процитировал мне наизусть известное ругательство Ленина в адрес немецких социал-демократов, которые чем-то напоминали ему представителей одной из древнейших в мире профессий. Затем экскурс в историю советско-германских отношений. Но самым оглушительным оказался финал.

— Если я вас верно понял, вы хотите втянуть меня в тайный, я подчеркиваю, в тайный, — сговор с немецким руководством, при полном попустительстве которого в Германии возрождается неонацизм, преследуются прогрессивные партии, в первую очередь коммунистическая, и провозглашается идея объединения Германии за счет ГДР, как основная цель государственной политики. Вы предлагаете мне вступить в тайный сговор с теми, кто уничтожил у нас 20 млн. людей! А вы не подумали, что скажут на это вдовы погибших?

Что бы сказали по этому поводу вдовы сегодня, мне ясно, однако тогда, обескураженный демагогическим выпадом министра, я нашелся не сразу и некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Было очевидно лишь, что на демагогию нужно отвечать тем же.

— Простите Андрей Андреевич, но вы лично уже сделали достаточно много полезного для сближения с западными немцами, насколько я знаю. На канцлера В.Брандта, например, произвела большое впечатление ваша беседа с его заместителем Г. Шмидтом во время пребывания последнего в Москве прошлым летом. У всех осталась в памяти ваша мысль, что туннель сквозь гору нужно пробивать одновременно с обеих сторон и таким образом, чтобы идущие навстречу друг другу обязательно в итоге встретились. Эта позиция была зафиксирована в письме Брандта Косыгину.

Министр впервые без удовольствия, но внимательно посмотрел на меня.

— Все это я действительно говорил и постоянно повторяю. Более того, я утверждаю, что копать туннели есть смысл лишь в том случае, если по завершении работ движение по ним будет двусторонним. Этот принцип должен стать основополагающим для нашей, да и не только нашей дипломатии.

После чего Громыко кратко, но назидательно изложил мне принципы советской дипломатии.

— Что же касается «тайной дипломатии», то, скажу вам откровенно, она вызывает у меня массу сомнений. Искусственное ускорение естественно-исторических процессов — это, безусловно, насилие над внешней политикой. Думаю, обоснованной аналогией здесь станет сравнение с теми фруктами и овощами, которые должны дозреть на кусте или на дереве, а не в темном чулане, как помидоры.

Не дожидаясь моей реакции, он заявил, что еще раз обсудит проблему с Андроповым.

Таким образом, моя первая встреча с Громыко, понятно, не вызвала во мне большого энтузиазма. Демагогия на высшем уровне произвела на меня тяжелое впечатление.

— Ну, как «миссия мира»? — встретил меня Андропов, и тут же поспешил добавить: — Конечно, непростая вещь — общение с нашей дипломатией… Не расстраивайтесь, я имею с ней дело, начиная с 1953 года, и знаю, что это такое.

Рассказывать мне, к счастью, ничего не пришлось. За то время, пока я добирался, Громыко уже успел позвонить и подробно поведать обо всем Андропову. Более того, он высказался не в самых мрачных тонах и обо мне, что показалось уж и вовсе удивительным.

— Вы сделали очень полезную вещь, — подвел итог моего визита Андропов, — а потому впредь я буду вас называть исключительно «искусным канализатором».

— Да уж, задачку вы мне поставили не простую.

Андропов подошел поближе и пожал мне руку:

— Дорогой мой, будь это просто, я сделал бы сам. Но, понимая, что будет сложно, поручил тебе…

Он впервые обратился ко мне на «ты», что по тем временам служило знаком особого расположения руководителя к подчиненному. Сама же шутка вряд ли была экспромтом, но явно нравилась автору.

Закрывая за собой дверь кабинета, я слышал, как он все еще негромко смеялся.

Если выражаться сегодняшними штампами, то в тот день произошел «прорыв» в отношениях между советским министром иностранных дел и руководителем государственной безопасности. В короткое время они из конфронтирующих сторон превратились в союзников, каковыми и оставались до конца жизни.

Я далек от того, чтобы приписывать себе хоть малейшие заслуги в деле их примирения. Тут лавры все у Брежнева: он приказал и они должны были полюбить друг друга. Доля этого благородного чувства окрасила отношения Громыко и ко мне.

В течение десяти последующих лет как минимум дважды в месяц, а порой и чаще, он приглашал меня для обсуждения последних новостей из Германии. Будучи больным, он несколько раз звал меня к себе на дачу, и тогда эти обсуждения проходили на уютной веранде его загородного дома.

По складу характера Громыко был чрезвычайно замкнутым во всем, что касалось его личной жизни, а потому, как объяснили мне его приближенные, приглашение на обед к нему домой являлось редким исключением. Порой мне казалось, что это была попытка сгладить впечатление от того непозволительного фарса, который он разыграл передо мной в первую нашу встречу. По крайней мере, хотелось бы так думать.