До и после политики - Александр Щипков Страница 2

С нами в классе учился немой мальчик Серёжа. Он слышал, но говорить не мог. Только мычал. Он сидел на первой парте прямо перед Бахрах. Она никогда не делала ему никаких скидок и поблажек. Каждый день он отвечал у доски и читал вслух стихи, которые нам задавались. Он мычал свои арифметические ответы у доски, мычал стихи. Она бранила его за ошибки так же строго, как и нас. И мы не догадывались, что он серьёзно болен. Мы даже не понимали, что он немой. Мы были равны, вместе учились, дрались с ним, гуляли с ним в парке. Между нами не было никакой разницы. Через год или два родителям удалось устроить его в специальную школу для лечения, его увозили в Москву. Мы прощались с ним в классе. Он принес кулёк с конфетами «Подушечки». Любовь Владимировна встала и сказала, что очень благодарна всем нам за то, что мы были добрыми детьми и никогда не обижали Серёжу. И неожиданно низко поклонилась нам в знак благодарности. Мы все заплакали.

Назад, к Заболоцкому!

Есть поговорка: «Когда пушки говорят, музы молчат». И наоборот. Если нет войны, стоит вспомнить о высоком.

В блогосфере переход от политики к эстетике происходит постепенно. Пока первенство по цитированию держит стих Иосифа Бродского «На независимость Украины». Тот самый, который издатели поэта замалчивали по причине вопиющей неполиткорректности. Как воспринимать эти строчки, брошенные в сердцах в украинскую сторону?

Пусть теперь в мазанке хором гансыс ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы…

Уж не пророчество ли это «евроинтеграции» вкупе с неизбежным «трансгуманизмом»? Но Бродский мне не близок, и вообще хочется забыть о политических сценариях и поговорить только о поэзии и поэтах.

Статус поэта в России всё время меняется. В 1990-е поэты ходили в «экспертах», их приглашали на телевидение.

В Петербурге они жили в состоянии творческого хаоса, зато отливали стихи в гранитные формы, вплоть до гекзаметра. В Москве наоборот: писали как безумцы, а жили жизнью клерков. Поэт мог сказать: «Пять раз в неделю хожу на литературные вечера как на работу».

Потом эпоха сменилась. Поэзия выплеснулась в быт. И когда одна некогда модная поэтесса оказалась кем-то вроде наркодилера, «рукопожатная» публика заявила: суд над ней – это происки спецслужб.

В 2000-е годы кончилось время «текста» и началось «время жеста».

Жест доходчивее печатного слова и почти не требует владения культурным контекстом. Зазвучало ставшее сегодня привычным: «Как, вы не нарушаете табу?! Нет, это не искусство!» Но сегодня уже и жесты тонут в информационном шуме. Поэты уходят в блоги, выметают за порог «лишнюю» культурность и живут в своей литературной песочнице.

На портале stihi.ru до сих пор уверены, что освободились от «ложных иерархий». Правда, качество стихов «вне иерархий» не впечатляет.

Когда-то Пушкин признал очевидное: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». Сегодня продаются не рукописи, а харизмы и блогерская популярность. Поэт без блога меньше, чем поэт… Есть даже признанные творцы, не написавшие ни строчки…

А ведь было время, когда поэзия владела умами, не опускаясь до идеологии. Почему? Потому что она изначально сакральна. Поэзия говорила о том же, о чём говорит религия. В какой-то момент даже казалось, что они конкурируют. Может быть, настало время собирать камни – вернуться к героям прежних времён.

И кому не нравится Бродский, того, возможно, утешат строчки Николая Заболоцкого. А ведь это один из лучших русских поэтов ХХ века. Он чувствовал все оттенки русского менталитета, выхолощенного в советскую эпоху. И это стало одной из причин, по которым поэт был невинно осуждён.

Непонятно, почему стихи Заболоцкого до сих пор не возведены в должный ранг. Ведь другие литературные «жертвы режима» получили в 1990-е свой «респект» и «уважуху».

Получается, реабилитация – тоже не для всех?

Прислушаемся к этим стихам. Вот Заболоцкий пишет о «Голубиной книге», вспоминая рассказ о «правде и кривде». То есть – о справедливости. Ведь справедливость – это основа, нравственный центр русской традиции.

И слышу я знакомое сказанье,Как правда кривду вызвала на бой,Как одолела кривда, и крестьянеС тех пор живут обижены судьбой.Лишь далеко на океане-море,На белом камне, посредине вод,Сияет книга в золотом уборе,Лучами упираясь в небосвод.Но семь на ней повешено печатей,И семь зверей ту книгу стерегут,И велено до той поры молчать ей,Пока печати в бездну не спадут.

А вот – стихи на крымскую тему. «Воспоминания о Гурзуфе».

В Гурзуфе всю ночь голосят петухи.Здесь улица – род коридора.Здесь спит парикмахер, любитель ухи,Который стрижёт Черномора.Царапая кузов о камни крыльца,Здесь утром автобус гудит без конца,Таща ротозеев из Ялты.Здесь толпы лихих санаторных гулякНесут за собой аромат кулебяк,Как будто в харчевню попал ты.Здесь две затонувшие в море скалы,К которым стремился и Плиний,Вздымают из влаги тупые углыСвоих переломанных линий.

Теперь Крым снова часть нашего русского мира. И это своего рода урок. Россия не должна забывать своих героев. Ни военных, ни литературных.

Солженицын

Я «Раковый корпус» и «В круге первом» читал только по-французски. Случилось это так.

Маму в 1973 году отправили с группой преподавателей провинциальных педвузов на три месяца в университет Монпелье по какому-то обмену на их преподавателей, которые приехали в СССР. Мы тогда с французами крепко дружили и французскими комедиями завалили все кинотеатры.

Мама ходила в книжную лавку и прямо там, у полок читала запрещённую в СССР литературу. Хозяин магазина приметил её, расспросил, откуда она, и разрешил читать у него в кабинете. Там она перечитала по-французски Шаламова, Солженицына и т. д. А в конце её пребывания хозяин подарил ей «Раковый корпус» и «В круге первом». Везти в СССР это было немыслимо, но они придумали перехитрить советскую власть. Этот милый француз оторвал обложки, заказал переплёт красного цвета с названиями романов Жан-Жака Руссо – «Исповедь» и «Новая Элоиза»…

Разумеется, матушку мою поймали и посадили бы ещё тогда, в 1973-м. Но ей повезло. Одним рейсом с преподавателями возвращалась сборная по футболу, которая кого-то обыграла в Париже. Их во Внуково встречали с цветами прямо у трапа и провели минуя таможенный досмотр. А вместе с ними пропустили и скромных преподавателей французского языка.

Эти красного цвета книжки до сих пор живут у нас на полке. А вот по-русски я так их и не прочёл.