Диктатура - Карл Шмитт Страница 3

Позитивизм означает, что приоритет отдается действующему праву, толкованию писанных и действующих законов. Дело юриста заключается в том, чтобы систематически представить смысл этих законов, выступить в роли квалифицированного и привилегированного интерпретатора, показать их логику, замысел законодателя и взаимосвязь. Это далеко не простая задача. Лабанд, связавший всю свою карьеру со Страсбургом, – участвовал в становлении новой, единой Германии, еще со времен Северогерманского союза, предшественника Германского Рейха, правовая система которого появлялась не из ничего, не в силу одного лишь законодательного произвола. «Речь идет, – писал он в своем капитальном труде, – именно об анализе возникающих публично-правовых отношений, об установлении их юридической природы и о нахождении тех более общих правовых понятий, которым они подчинены… Для немецкой конституции, как и для всякого конкретного правотворчества. характерны лишь фактическое использование и соединение всеобщих правовых понятий. напротив. создание нового института права. вообще не могущего быть подчиненным некоторому более высокому и всеобщему понятию права. столь же невозможно, как изобретение новой логической категории или возникновение новой силы природы» [23]. Без истории права, без исследования общеевропейских и немецких источников понимание правовой природы, а значит, и толкование действующих законов невозможно, Диктатура, осадное положение тоже могут рассматриваться в этом ключе, и важнейшим юридическим источником федеральных, имперских законов оказывается при этом прусское законодательство, в значительной части сохранившее свое действие и после образования имперской федерации, Рейха. Трактовка Рейха как федерации, носителем суверенитета которой является не народ, а совокупность немецких князей и сенатов вольных городов, представленных в Бундесрате, причем кайзер не монарх в точном смысле, но подобен скорее председателю совета частной корпорации, а принимаемые законы становятся результатом согласований между бундестагом, бундесратом и кайзером, – эта бисмарковская в своей основе трактовка права у Лабанда постепенно вступала в противоречие с конституционно-правовым развитием уже предвоенной Германии [24], однако многое прояснилось и обострилось лишь во время войны. Война и диктатура, по Лабанду как для других исследователей права, юридически нормальны, «Объявление военного положения следует по существу охарактеризовать как введение военной диктатуры» [25]. При осадном положении диктатура нужна, когда «враг у ворот» (это предусматривает внутреннее законодательство), но, как писал другой знаменитый юрист, И. К. Блюнчли, и после войны, скажем, победители, берущие под свое начало ту область, которая раньше принадлежала побежденным, могут временно устанавливать там чрезвычайное положение и диктаторское правление, пока правовая система одной страны заменяется другой. Международное право это допускает, но лишь при условии, что чрезвычайное положение не приведет к исчезновению необходимых элементов публичного права, регулирующих (как сказали бы мы сейчас) отношения между социальными институтами [26].

Юридическая нормальность (при всей нежелательности) войны, юридическая нормальность и временный характер чрезвычайного, диктатура как нормальное и кратковременное – все это очень далеко от того, с чем пришлось столкнуться в XX веке. Это не сразу распознали немецкие правоведы, слова которых звучат для позднейшего читателя совсем по-другому, чем столетие назад. В разгар войны еще один выдающийся немецкий юрист, профессор Берлинского университета Йозеф Колер написал брошюру, название которой – “Not kennt kein Gebot” – по-русски передается похожей по смыслу, только менее звонкой поговоркой – «Нужда закона не знает» [27]. Колер оправдывал вторжение Германии в нейтральную Бельгию, которое поначалу принесло военный успех, а потом оказалось важным звеном в катастрофическом для Германии и всей Европы развитии: «Государство, которому приходится бороться за свое существование, правомерно нарушает права других государств, в том числе и права нейтралов, потому что его существование важнее: [ради выживания] надо жертвовать всем и вся… Конечно, это имеет силу также и тогда, когда государство ранее давало обещания и заключало соглашения» [28]. Колер, как и большинство его соотечественников того времени, считал, что Германия находится в авангарде борьбы за культуру, защищает ее высшие ценности. Ценность государства, нарушающего международные соглашения, он хотел обосновать в общих правовых категориях, но подошел к самой крайней точке: чрезвычайное состояние, крайняя нужда позволяют или заставляют приостановить действие всех законов. Это роднит войну и диктатуру. Вопрос лишь в том, кто именно является диктатором. Ответ «государство» в данном случае не удовлетворителен, а при изначально федеративном устройстве страны, в которой во время войны продолжаются сложные процессы концентрации власти и борьбы за монополию на принятие основных решений, этот вопрос постепенно выходит на передний план.

Кажется, Шмитт поначалу не далеко уходит от старших коллег [29], разве что посвящает осадному положению и диктатуре несопоставимо больше внимания и разрабатывает эту тему подробно и со всей тщательностью. Что означает «ограничение прав и свобод» при осадном положении, каковы особенности уголовного процесса в таких условиях, каков объем полномочий исполнительной власти (получающей перевес над властью законодательной) и каков правовой характер издаваемых ею документов? – Вот лишь некоторые вопросы, которые он ставил, Большинство исследователей достаточно бегло рассматривают аргументы Шмитта, указывая на их эволюцию и предварительный, по сравнению с книгой, характер. Особый интерес поэтому представляет реконструкция и анализ хода мысли Шмитта у американского историка Питера Колдуэлла, который рассматривает ранние работы Шмитта о диктатуре не только в контексте правовой мысли Германии, но и в связи с ее политической историей [30].