Время Березовского - Петр Авен Страница 3

На непонимании этого факта сломали зубы и Березовский, и Гусинский, и Ходорковский. Мне кажется, в этом непонимании много еврейского. Если свобода – главная ценность, а Бог – возможный соперник, то как можно мириться с чертой оседлости, квотами в ВУЗы и тому подобными “нельзя”? Почему нельзя? Кто так решил? Несогласие десятков тысяч молодых евреев с несправедливыми ограничениями – очевидный (не главный, конечно) фактор революции 1917 года.

Увы, отметая одно “нельзя” за другим, наиболее амбициозные личности заходили туда, куда действительно было нельзя – как в смысле желаний, так и в смысле собственного поведения. Борис дважды говорил мне, что на самом деле президентом надо становиться самому. Но (проблеск рационального сознания!): “Мешает отчество. Был бы Александрович – стал бы точно. Про национальность никто бы и не вспомнил. А “Абрамович” уж слишком режет слух”.

Преодолевая общепринятые запреты, он всюду возил с собой девушек лет восемнадцати-двадцати, – будучи и исполнительным секретарем СНГ, и замсекретаря Совбеза. А почему нельзя? Даже если женат. Некоторые очень большие начальники рассказывали мне, что абсолютно балдели от такой наглости, попрания всех этикетов, и просто не знали, как реагировать. И восхищались, конечно, завидуя.

Амбиции подавляют страх. Борис был исключительно смелым человеком. Внешнее впечатление обманывало – согбенная спина, мелкие шажки, суетливые движения. В молодости он мог казаться испуганным и заискивающим. На самом деле он был не просто смелый, а лихой. Беспредельные и плохо просчитанные риски в бизнесе и политике, которые он брал – в том числе подвергая опасности собственную жизнь, – меня всегда поражали. Я к такому был не готов. Когда он гонял на снегоходе по льду Клязьминского водохранилища, охрана отставала – было страшно. Именно так он однажды ночью сломал позвоночник, случайно оставшись в живых, – въехал на полной скорости в относительно мягкий камыш, а не в дерево или гранитный парапет.

Роман Абрамович рассказывал мне, что однажды, в самом начале их с Борисом сотрудничества, он пришел к Березовскому за поддержкой. У них возникли проблемы с какими-то бандитами, ситуация стала опасной, и Роман задумался о серьезной охране, которой у него, в отличие от Бориса, не было. На разговор об опасности и просьбу помочь с усилением охраны Березовский прореагировал сухо: “Бизнес – это война. Тебя убили – значит, ты проиграл. Действуй так, чтобы не убили. И сам думай о своей охране, особенно не заморачиваясь”.

Сам он не заморачивался, особенно после покушения. Отступить из-за страха было для него абсолютно невозможно. Наоборот, страх надо было преодолевать, и – вперед.

Эта смелость наряду с неограниченными амбициями, безусловно, привлекала. Делала его лидером. Плюс к этому – исключительный дар убеждения.

* * *

Змею-искусителю дар убеждения абсолютно необходим. У Бориса он был, и пользовался он им постоянно. И так же постоянно хвастался.

Помню, как однажды группе “олигархов” надо было добиться чего-то от тогдашнего председателя Центрального банка Сергея Дубинина. Было известно, что у Березовского с ним крайне плохие отношения (это, впрочем, естественно – они совсем разные).

Тем не менее именно Борис вызвался съездить в ЦБ и “решить вопрос” в интересах собравшихся в клубе ЛогоВАЗа бизнесменов. Кто-то удивился: “У тебя же с Дубининым совсем плохо”. Березовский усмехнулся: “На человека масштаба Дубинина мне надо 40 минут”.

Борис съездил в ЦБ и действительно очень быстро все решил. А на мой вопрос, почему у него раньше было с Дубининым “плохо”, ответил, улыбнувшись: “Раньше он не был мне нужен”.

Дар быстрого убеждения стал причиной того, что Березовский оказался одним из очень немногих людей, кто серьезно помог мне в жизни.

В 1988 году я должен был уехать в Австрию заниматься наукой в Международном институте прикладного системного анализа. С огромными усилиями подписав контракт – у Академии наук СССР было в институте одно место экономиста, но кого брать, решали не в Москве, а в Вене, и не наши, а тамошние ученые, – я неожиданно не получил разрешения на выезд, так называемое “решение” ЦК КПСС. Причины не назывались, но было и так понятно: во-первых, я не был членом партии (а это важнейшее условие разрешения на длительную загранкомандировку) и, во-вторых, этнически – по маме – не вполне соответствовал идеалу советского ученого.

Ввиду отказа на мое место оформили другого молодого ученого, тоже подписавшего контракт с институтом. Но пока он проходил процедуры согласования и получал свое “решение”, Советский Союз слабел и слабел, правила смягчались, и с помощью друзей через год я тоже выбил разрешение на выезд. Думаю, отъезд на работу в Австрию был самой сложной операцией моей жизни, точно сложнее, чем преодоление вместе с Альфа-банком кризисов 1998 или 2009 годов.

Словом, возникла коллизия: два человека с контрактами на одно рабочее место. Окончательное решение должен был принять куратор экономических исследований института со стороны советской Академии наук. Когда я начинал оформляться, им был мой учитель покойный академик Станислав Сергеевич Шаталин. Но за год ситуация поменялась, и куратором стал молодой профессор Алексей Юрьевич Шевяков, сегодня, увы, тоже покойный.

Мой конкурент, подписавший контракт, был его сотрудником. Поэтому было ясно, что мои шансы уехать близились к нулю.

Я сидел дома и грустил, когда ко мне зашел Березовский. “Всё решим”, – сказал он немедленно, услышав мои причитания. “Как фамилия этого профессора? Шевяков? Познакомлюсь и всё решу. В конце концов, он такой же, как я, молодой доктор – договоримся. Дай две недели”. Конечно же, я не поверил.

Через пару недель ко мне вновь заявился Борис. “Я на днях познакомился с Шевяковым. Сразу ничего не сказал, но теперь давай вдвоем съездим к нему на работу и всё решим”. Я ответил, что это абсолютно невозможно. Длительная командировка – слишком большой приз. Вот так, сходу, поменять одного (своего!) кандидата на другого (меня, которого он в глаза не видел) – так не бывает.

Но мы поехали. Стоял жаркий июль 1988 года. Мы обнаружили Алексея Юрьевича в Президиуме Академии наук на Ленинском проспекте. Борис усадил меня на лавку напротив входа в здание, а сам зашел внутрь. Мне наказал не двигаться.

Минут через 20 Березовский и Шевяков вышли вдвоем. Остановились, оживленно беседуя, причем больше говорил, конечно, Борис. Потом он повернулся ко мне и попросил подойти. Я подошел. “Вот, – сказал Березовский, – это Петр. Все ясно?” Шевяков внимательно посмотрел на меня. “Всё. Договорились. Пока”. Мы попрощались. “Едешь в Австрию”, – сообщил мне Борис. И оказался прав.

Потом я долго пытал их обоих: “Что сказал Березовский?”

Шевяков сознался спустя несколько лет: “Очень просто. Во-первых, я слышал, что Борис – деловой человек и ему можно доверять. Во-вторых, он задал очень правильные вопросы: “Зачем тебе нужен в Австрии именно свой человек? Ты чего от него ждешь?” Борис сам и ответил: “Тебе нужны совместные с ним статьи на Западе. Приглашение на конференции. Связи. Ну и “бытовка” – джинсы детям, подарки жене. Посмотри на Петра – он все это сделает лучше, чем твой, как там его… Я гарантирую”. И Шевяков поверил.