Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ - Сергей Бабурин Страница 32

— Неужели вы поймете, как эти «запятые» важны, когда Севастополь станет военно-морской базой НАТО!

В ответ, к сожалению, очень многие депутаты просто стали смеяться:

— Ну, Бабурин и придумал! Полная глупость.

Проиграв при голосовании, когда договор был ратифицирован без каких-либо оговорок или изменений, мы поняли, что пора объединять наши разрозненные усилия.

Тогда и было принято решение о создании фракции «Россия», куда впервые вошли коммунисты, антикоммунисты, республиканцы, монархисты — люди очень разных взглядов, которые между собой не слишком ладили… Некоторые из тех, кто пришел к нам, состояли раньше во фракции «Коммунисты России», некоторые состояли в «Демократической России». Но вот в этой ситуации многие поняли, что происходит что-то не то. Пора объединять усилия и искать какой-то третий путь.

Действительно, тяжело идти наперекор общему мнению, наперекор стереотипам. Очень тяжело. И я до сих пор хорошо помню, как было тяжело осенью 1990 года. Та осень, наверное, была самым страшным периодом моей жизни. Даже страшнее осени 1991 года. Потому что к концу 1991 года стало уже многое понятно, стало понятно, за что надо бороться, как, с кем вместе и против кого. А вот осенью 1990 года, когда не было единомышленников, вернее, когда мы были все еще разъединены.

Когда ты видишь, как рушится страна, как большинством Верховного Совета под рукоплескания принимается одно решение за другим, которое просто губит ситуацию, — это очень тяжело.

Допустим, принимается закон об одноканальной налоговой системе в РСФСР. То есть речь идет о том, что ликвидируются союзные налоги, а потом Россия будет отчислять в союзный бюджет деньги. И я помню, что против этого закона, если мне память не изменяет, проголосовало два человека. Или два воздержалось, а я проголосовал «против». И возник крик:

— Как, неужели еще кто-то против суверенитета России?

Я встал и вышел к микрофону. Меня никто к этому не принуждал, но я понимал: если я молчу о чем-то, что для меня неприемлемо, я становлюсь соучастником. Говорю:

— Это я голосовал «против». Обращаю ваше внимание на то, что то, что вы делаете, разрушает единую экономику, единую страну. Нельзя этого допускать! Надо остановиться, надо остановить эти разрушительные процессы.

Большинством депутатов моя речь была воспринята с досадой: пацан выступает, что, умнее других?

Случаев, когда я оказывался или один, или среди очень немногих, которые шли наперекор мнению большинства, было достаточно много. Это очень тяжело. Как это потом было и при ратификации Беловежских соглашений. Как это было уже и в 1993 году, и в Государственной Думе, потому что когда ратифицировали уже новый договор о дружбе с Украиной, когда за него проголосовали и проправительственная фракция «Наш дом — Россия», и ЛДПР, и даже коммунисты, уже новые — фракция КПРФ. И мне пришлось выступать от имени нашей группы «Народовластие», куда вошли члены Российского Общенародного Союза и многие наши единомышленники, пытаясь вразумить левое большинство, заставить остановиться и избежать исторической ошибки, не отрекаясь…

Нельзя было отрекаться от Крыма и Севастополя, от русского населения за рубежом, в том числе и на Украине! Но никаких оговорок сделано не было, более того — именно этот договор стал ключевым в установлении нынешних границ между Украиной и Российской Федерацией в качестве государственных.

Так получилось, что стаж моей политической деятельности значительно больше моего стажа как политика. И не парадокс! Просто как политика я стал себя осознавать лишь после разгрома Верховного Совета в 1993 году, а деятельностью, которая меня выбросила на авансцену в политике, я стал заниматься значительно раньше. Работая чисто как юрист, я впервые выступил с критикой действий председателя Верховного Совета РСФСР Ельцина уже в конце лета 1990 года в связи с его поездкой по регионам России, где он раздавал суверенитет, исходя из принципа «берите сколько проглотите». И мои увещевания коллег из «Демократической России», что нельзя шутить с суверенитетом, успеха не имели. А члены фракции «Коммунисты России» были тогда в определенном оцепенении после избрания Ельцина, еще не выработав своих подходов и не придумав, что делать.

Искренние участники движения «Демократическая Россия» истово чувствовали необходимость глубоких изменений нашей жизни. Убежденные члены группы «Коммунисты России» осознавали гибельность бездумного отрицания существующего порядка при отсутствии четкого видения, каким порядок должен стать. Ни те, ни другие не были склонны к компромиссам.

Осенью 1990 года, когда приступил уже к постоянной работе Верховный Совет РСФСР, мы столкнулись с радикальной экономической реформой, с программой Г.А. Явлинским «500 дней», с бессистемными метаниями правительства И.С. Силаева… Ведь почему Явлинский недолго продержался в руководстве правительства и по-тихому оттуда сбежал? Не успевал он придумать или предложить какие-либо экономические модели или законопроекты, которые прилагались к той же программе «500 дней», как своими конкретными постановлениями или распоряжениями Силаев и Фильшин, другой его первый заместитель, делали невозможным реализацию его идей. И вот эта раздвоенность в действиях Правительства стала фатальной не только для самого Правительства, но и для экономики Российской Федерации.

Тем не менее, выступать, порой в одиночестве, против закона об одноканальной налоговой системе, против каких-то других вещей, разрушавших единое союзное пространство, было нелегко — просто устаешь быть бойцом-одиночкой.

Например, один из моих земляков, радикальный демократ, достаточно истеричный парень, тележурналист Сергей Носовец, считавший себя почему-то специалистом во всех вопросах, любил частенько подбегать ко мне в зале заседаний и демонстративно вопить, что я сошел с ума, что совершаю преступление, в очередной раз голосуя против предложений Бориса Николаевича Ельцина.

Один раз он столь по-хамски себя повел, что мое терпение лопнуло. Я поднялся с кресла, вышел в проход, где он стоял, пытаясь возвышаться надо мной (а ростом он был мне примерно по плечо), и, взяв его рукой за пиджак, сказал, с трудом сдерживая себя:

— Слушай, Сережа, ты понимаешь, я ведь интеллигент только во втором поколении. Ты будишь во мне кровь предков, то крестьянское чувство, которое заставит меня размазать тебя в штукатурку вот по этому залу и только потом пожалеть. И то не факт.

Причем я был, очевидно, настолько разъярен, что вскочила находившаяся рядом депутат из Вологодской области Тамара Лето, протиснулась между нами и стала меня успокаивать:

— Сергей Николаевич, Вы не обращайте на него внимания. Не обращайте. Он, конечно, мерзавец, но Вы поберегите себя. Я врач. Успокойтесь, пожалуйста.

Я действительно немножко уже успокоился и более-менее спокойно продолжил:

— Тамара Ильинична, я спокоен. Просто не могу, когда конъюнктурщики и карьеристы так себя ведут.

Мой тезка, почувствовав серьезность момента, тихо куда-то исчез, и на тот момент инцидент был исчерпан.