Русское влияние в Евразии. Геополитическая история от становления государства до времен Путина - Арно Леклерк Страница 38

К этому следует добавить утрату бывшей царской империей своих окраин. В октябре 1920 г. большевики признают независимость Финляндии, возвращающей себе Выборг и Карельский перешеек. В том же году подписываются договоры, закрепляющие независимость трех прибалтийских республик – Эстонии, Литвы и Латвии. Достаточно лишь сказать, что многое из того, что удалось завоевать двумя веками ранее Петру Великому, вновь потеряно. Провозглашенное в 1918 г. новое польское государство не смогло восстановить границы 1772 г. – границы бывшего королевства, но вернуло себе Вильнюс, признанный Россией годом ранее литовским городом… На границе с Румынией появилась независимая Бессарабия с правительством в Бухаресте; Москва, вновь ставшая столицей России, должна, кроме прочего, отказаться от Карса и Ардагана в пользу новой Турции Мустафы Кемаля Ататюрка, сумев, однако, сохранить за собой Батум. Если вспомнить, с каким трудом России приходилось приобретать ныне потерянные территории, результат кажется плачевным, однако можно утверждать, что России одновременно удалось подавить сепаратистские амбиции и стремление к независимости, крайне опасные для нее.

Отсутствие поддержки из-за рубежа, зачастую отсутствие подлинного национального самосознания и быстрота действий Красной армии, закаленной в боях Гражданской войны, объясняют, почему большевистской власти быстро удалось присоединить некоторые территории. В 1920 г. захвачены Хива и Бухара. Летом того же года в состав нового государства возвращена Украина – важнейшая составляющая традиционного русского пространства. После нескольких месяцев «независимости», быстро скомпрометированной польским нашествием, а затем проявлений радости по поводу возвращения Красной армии, в русское пространство возвращается и Белоруссия. Весной 1920 г. подавлены сепаратистские настроения в Азербайджане. В Грузии советская власть опирается на местных большевиков, стремясь поддерживать нестабильность, в конечном счете приводящую к завоеванию Тифлиса Красной армией в феврале 1921 г. Угроза, нависшая над Грузией со стороны новой Турции, образованной Мустафой Кемалем, вдохновляет грузин согласиться на создание Грузинской Советской республики, ставшей для России «младшей сестрой». Крах надежд на создание Великой Армении, порожденных Севрским договором, равно как и боязнь захвата Турцией спустя несколько лет после массовых убийств, совершенных в отношении армянского населения Восточной Анатолии, способствуют возвращению русских в Ереван, где в апреле 1921 г. образовывается Армянская Советская Социалистическая республика. Таким образом, потребовалось менее четырех лет для того, чтобы советская власть смогла воссоздать территорию бывшей царской империи, но на новых принципах, в контексте новых отношений между русскими и представителями национальных меньшинств, между центром и окраинами. Новое государство названо Союзом Советских Социалистических Республик, появление которого привело к исчезновению топонима «Россия».

Традиционный взгляд на русский мир и общество заключается в следующем: желая стать собирателем христианского мира, царь принимает предложенный монахом Филофеем проект «Москва – Третий Рим», наследующий первому и второму (Константинополь); этот миф, очевидно, играет свою роль и в легитимизации претензий русских монархов, рассматривающих себя защитниками балканских христиан, томящихся под османским игом, равно как и объясняет претензии на обладание Константинополем и проливами. Процесс секуляризации идеологии, начавшийся в XVII в. и достигший своего апогея в XX в., предложит России иные возможности для расширения границ. Сначала панславизм, а затем советский социализм были с удовольствием восприняты народами, живущими в соседних государствах, и способствовали созданию идеального образа России, но в обоих случаях эти мобилизующие массы идеологии имели свои пределы.

Пробуждение национального чувства, характерное для первой половины XIX в. и ставшее реакцией на универсализм эпохи Просвещения, принесенный Европе французскими революционными армиями и Наполеоном, привело к повторному открытию лингвистических, культурных и исторических основ национальной самобытности, оказав свое влияние и на славян. Богемские чехи, поляки и хорваты становятся первым поколением, переживающим славянское возрождение. Тем не менее Россия, избравшая своим девизом «Православие, самодержавие, народность», не заинтересована в других славянских народах – настолько, что решает вопрос о судьбе Польши в пользу ее разгрома в 1831 г. Движение славянофилов, представленное Хомяковым и его адептами, в большей степени сосредоточивает внимание на религиозной миссии России, нежели на политической – миссии Третьего Рима, однако для них все еще не стоит вопрос о единстве с другими славянскими народами – чехами, поляками или сербами. Лишь Карл Маркс, отличавшийся легкой враждебностью по отношению к славянам, обнаружит предчувствие возникновения панславянского движения в статье, опубликованной в мае 1855 г. в New York Daily Tribune – в момент восшествия на престол Александра II: «В день, когда Австрия окончательно склонится к Западу, в день, когда она вступит в открытую борьбу с Россией, Александр II встанет во главе панславянского движения и вместо того, чтобы именовать себя “императором Всероссийским”, он прикажет называть себя “императором всех славян”. Тогда встанет вопрос: кто же будет управлять Европой? Славянская раса, в течение долгого времени разобщенная и оттесненная на восток германцами, бывшая в рабстве у турок, немцев и венгров, собрав, впервые после 1815 г., вместе все свои ветви, заявит о своем единстве и провозгласит безжалостную войну против римско-кельтской и германской рас» [90]. Как видно, панславизм в это время по-прежнему существовал преимущественно в воображении тех, кто боялся его появления, так как несколькими годами ранее Николай I, взявший на себя роль «жандарма Европы», положил конец венгерской революции, которая, несмотря на то что не была спровоцирована славянским меньшинством, имела символическое значение по причине участия в ней представителей различных национальностей.

Славянский съезд собрался в 1867 г. в Москве, однако делегаты из Центральной Европы и балканских стран констатируют, что это был скорее панрусский конгресс, организаторы которого мечтали, чтобы все славяне говорили на русском языке и исповедовали православие, а это трудно назвать славянофильской идеологией. Участники конгресса особенно рьяно нападали на западные державы, получившие во время Крымской войны часть Османской империи. Почти незыблемым камнем преткновения оставался также и польский вопрос. Николай Яковлевич Данилевский предсказывал славянам собственную судьбу, рассматривая их как абсолютно чуждую Европе национальную общность и призывая освободиться от романо-германского владычества. Между тем в российском общественном мнении движение славянофилов приобретает все больший вес, однако вызов, брошенный объединителем Германии Бисмарком, помешал появлению сплоченного панславянского движения, которое могло бы восприниматься как объективная идеология, единая для всех славян. В начале XX в., в шестидесятую годовщину Пражского панславянского конгресса 1848 г., появилась возможность провести очередной съезд, однако его антинемецкие настроения обеспокоили многих делегатов, часть которых, украинцы и поляки, имели больше оснований жаловаться на Россию, чем на Германию. Отделение сербов от России во время балканского кризиса 1908–1909 гг. ничего не изменило. Следующий конгресс – в 1910 г. в Софии – собрал меньше участников, чем предыдущий, и из-за опасений, что в следующем году в Белграде депутатов окажется еще меньше, запланированный съезд так и не состоялся. После Первой мировой войны, распада Австро-Венгрии и обретения Польшей независимости в Центральной и Восточной Европе возникают славянские государства, решительно настроенные против ставшей большевистской России. Итоги Второй мировой войны могут быть интерпретированы как уверенная победа славян над германизмом и как рождение политико-идеологического блока, в значительной степени объединяющего весь славянский мир. Но обязательный культ поклонения «великому русскому народу», превратившемуся в «большого брата», описанный Элен Каррер д’Анкосс [91], ни в малейшей мере не означал появления политического единства, созданного «волей народов», поспешивших избавиться, как только это стало возможным, от советского надзора – когда оказалось, что Россия проиграла свое длительное противостояние с Западом.