Психология народов и масс - Гюстав Лебон Страница 4

Они сказали бы, что наименее революционное из правительств, какие когда-либо знала Франция, есть именно правительство революции. Кроме того они констатировали бы, что в течение столетия ни один из различных режимов, следовавших друг за другом во Франции, не пытался трогать этого дела: до такой степени оно – продукт правильного развития, продолжение монархического идеала и выражение гения расы. Без сомнения, эти славные выходцы с того света, ввиду их громадной опытности, представили бы некоторые критические замечания и, может быть, обратили бы внимание на то, что «новый строй», заменив правительственную аристократическую касту бюрократической, создал в государстве безличную власть, более значительную, чем власть старой аристократии, потому что одна только бюрократия, ускользая от влияния политических перемен, обладает традициями, корпоративным духом, безответственностью, постоянством, т. е. целым рядом условий, обязательно ведущих ее к тому, чтобы стать единственным властелином в государстве. Впрочем, я полагаю, что они не особенно настаивали бы на этом возражении, принимая во внимание то, что латинские народы, мало заботясь о свободе, но очень много – о равенстве, легко переносят всякого рода деспотизм, лишь бы этот деспотизм был безличным.

Латинские народы – мы обычно говорим «романские народы», в противоположность «германским народам». Это этносы, чьи языки восходят к латыни, а многие местные политические и культурные институты – к наследию Римской империи, а не к «обычному праву» германских народов. Речь у философа идет именно о местных обычаях, а не об имперских законах, которые всегда соотносят себя с правом Древнего Рима, независимо от того, какие народы повинуются данной империи. Лебон усматривает в этом наследии истоки подчинения безличным правилам, общему сводному кодексу законов, в отличие от прецедентного права и «агентности» каждой личности в юридических контроверзах в Англии и США. В современном русском языке слово «латинский» сохраняется для романских народов Нового Света (Латинская Америка), а для Европы – это только «романский», то есть римский.

Может быть, они еще нашли бы совершенно излишними и очень тираническими те бесчисленные постановления, те тысячи пут, которые окружают ныне малейший акт жизни, и обратили бы внимание на то, что если государство все поглотит, все обставит ограничениями, лишит граждан всякой инициативы, то мы добровольно очутимся, без всякой новой революции, в полном социализме. Но тогда Божественный свет, освещающий верхи «сфер», или, за недостатком его, математические познания, учащие нас, что следствия растут в геометрической прогрессии, пока продолжают действовать те же причины, дали бы им возможность понять, что социализм есть не что иное, как крайнее выражение монархической идеи, для которой революция была ускорительной фазой.

Божественный свет и сферы – возможно, образ взят из «Фауста» Гёте, где есть высшие сферы чистого Божестенного познания, в которых причины и следствия земных дел видны со всей очевидностью.

Итак, в учреждениях какого-нибудь народа мы одновременно находим те случайные обстоятельства, перечисленные нами в начале этого труда, и постоянные законы, которые мы пытались определить. Случайные обстоятельства создают только названия, внешность. Основные же законы вытекают из народного характера и создают судьбу наций.

Вышеизложенному примеру мы можем противопоставить пример другой расы – английской, психологический склад которой совершенно отличен от французского.

Вследствие одного только этого факта ее учреждения коренным образом отличаются от французских.

Имеют ли англичане во главе себя монарха, как в Англии, или президента, как в Соединенных Штатах, их образ правления будет всегда иметь те же основные черты: деятельность государства будет доведена до минимума, деятельность же частных лиц – до максимума, что составляет полную противоположность латинскому идеалу. Порты, каналы, железные дороги, учебные заведения будут всегда создаваться и поддерживаться личной инициативой, но никогда не инициативой государства. Ни революции, ни конституции, ни деспоты не могут давать какому-нибудь народу тех качеств характера, какими он не обладает, или отнять у него имеющиеся качества, из которых проистекают его учреждения. Не раз повторялась та мысль, что каждый народ имеет ту форму правления, какую он заслуживает. Трудно допустить, чтобы он мог иметь другую.

Личная инициатива – в английском языке даже есть для этого термин «агентность». Он означает способность самостоятельно действовать благодаря одному только заключению договора, а не благодаря совокупности качеств, как в «правосубъектности» романского мира, наследующего римскому праву, где правомочность субъекта выводилась из его общих с другими субъектами свойств, а не из прецедента личной инициативы. Перед нами еще один пример различия между «континентальным» правом, основанным на кодексе и сведении частных случаев к общим правилам, и «англосаксонским» правом, построенным вокруг прецедентных решений и не знающим общих правил, кроме принципов заключения контрактов.

Предшествующие краткие рассуждения показывают, что учреждения народа составляют выражение его души, и что если ему бывает легко изменить их внешность, то он не может изменить их основания. Мы теперь покажем на еще более ясных примерах, до какой степени душа какого-нибудь народа управляет его судьбой и какую ничтожную роль играют учреждения в этой судьбе.

Учреждения (институты, институции) – в социологии времен Лебона это слово уже означало любые устойчивые образования в отношениях между людьми: институт семьи, институт образования, институт права, институт государственного управления и т. д. Лебон стремится показать, что при их сходстве у разных народов получаются разные результаты из-за различного употребления самих этих институтов. Последние в его системе являются чем-то вроде инструментов для реализации народного духа.

Эти примеры я беру в стране, где живут бок о бок, почти в одинаковых условиях среды, две европейские расы, одинаково цивилизованные и развитые, но отличающиеся только своим характером: я хочу говорить об Америке.

Она состоит из двух отдельных материков, соединенных перешейком. Величина каждого из этих материков почти равна, почвы их очень сходны между собой. Один из них был завоеван и населен английской расой, другой – испанской. Эти две расы живут под одинаковыми республиканскими конституциями, так как все республики Южной Америки списывали свои конституции с конституций Соединенных Штатов. Итак, у нас нет ничего такого, чем мы могли бы объяснить себе различные судьбы этих народов, кроме расовых различий. Посмотрим, что произвели эти различия.

В современной юридической науке существует понятие «латиноамериканское право», которое иногда еще называют «романо-германское право Нового Света». Суть его состоит в том, что гражданское и уголовное законодательство копировалось с французского, особенно с Гражданского кодекса Наполеона Бонапарта (в Мексике Кодекс Наполеона – до сих пор действующее законодательство), а конституция, например Мексиканская 1824 года, имела своим образцом Конституцию США.