Большевики. 1917 - Антон Антонов-Овсеенко Страница 4

Совершенно иначе складывалась ситуация в Западной Европе — в полном соответствии с той изначальной разницей, которая существовала в развитии производительных сил и производственных отношений между Россией и Европой. Даже в остававшейся разобщённой вплоть до последней трети XIX века Германии первые рабочие организации появились уже в 1830–1840-х г. (в то время как в России, напомним, — в самом конце XIX в.): в 1833 г. возникает «Немецкий рабочий союз», в 1834-м — «Союз отверженных»; в 1842 г. Вильгельм Вейтлинг в своих «Гарантиях гармонии и свободы» излагает теорию нового справедливого общественного устройства; либералы обращаются к королю Пруссии с предложением преобразовать политическое устройство государства, превратив его в конституционную монархию, на что Вильгельм IV отвечает репрессиями и, в частности, в 1843 г. закрывает «Рейнскую газету» Маркса.

В Англии массовое рабочее движение чартистов (от слова charter — хартия) в 1838 году излагает программу под названием «Народная хартия», в которой требует расширения избирательных прав, справедливо полагая, что решать проблемы рабочих возможно через парламент.

В 1848 г. волна революций прокатывается по всей Западной Европе: в феврале — во Франции и Италии, в марте — в Венгрии, Австрии и Пруссии. В 1848–1849 гг. Маркс издаёт в Кёльне свою «Новую рейнскую газету»; в том же революционном 1848 г. Маркс и Энгельс напишут в изданном в Лондоне «Манифесте коммунистической партии»: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма». Но в том-то и дело, что «призрак» этот бродил именно по Европе, а не по России: в то время в России ещё даже не шла речь о реформе крепостного права, а не то что о формировании рабочего класса как самостоятельной, осознающей единство своих интересов политической силы. Прогресс, в том числе научно-технический, промышленный, а также процесс политической демократизации в России шёл куда медленнее, нежели в промышленно развитых и просвещённых европейских странах (вроде так это сохраняется и по сей день).

Плеханову, как и Ленину (который начинал, напомним, как его, Плеханова, прямой ученик), всё это было хорошо известно. Поэтому заметим (пусть немного забегая вперёд), что Плеханов, искренне напуганный переворотом 25 октября 1917 г. — не за себя лично, а за дальнейшую судьбу рабочего движения в России, — опубликует через два дня в своей газете «Единство» известное «Открытое письмо к петроградским рабочим» [7], в котором, среди прочего, говорит: «В течение последних месяцев нам, русским социал-демократам, очень часто приходилось вспоминать замечание Энгельса о том, что для рабочего класса не может быть большего исторического несчастья, как захват политической власти в такое время, когда он к этому ещё не готов. Теперь, после недавних событий в Петрограде, сознательные элементы нашего пролетариата обязаны отнестись к этому замечанию более внимательно, чем когда бы то ни было. / Они обязаны спросить себя: готов ли наш рабочий класс к тому, чтобы теперь же провозгласить свою диктатуру? / Всякий, кто хоть отчасти понимает, какие экономические условия предполагаются диктатурой пролетариата, не колеблясь ответит на этот вопрос решительным отрицанием. / Нет, наш рабочий класс ещё далеко не может, с пользой для себя и для страны, взять в свои руки всю полноту политической власти. Навязать ему такую власть — значит, толкать его на путь величайшего исторического несчастья, которое было бы в то же время величайшим несчастьем и для всей России. / В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не станет оспаривать ни один серьёзный социалист». И в этих своих утверждениях Плеханов справедливо полагался именно на Маркса и Энгельса, на исторический опыт европейского пролетариата.

Ленин, как показал весь дальнейший ход истории, не обращал внимания на громадную историческую разницу в развитии пролетариата российского и западноевропейского, не считая, видимо, её существенной в своём движении к цели. Но не знать вовсе об этой разнице он не мог, потому что ещё до возвращения из эмиграции, в 1913 г., в характеристиках периодов исторического развития в работе «Исторические судьбы учения Карла Маркса» [8]отметил: «Второй период (1872–1904) отличается от первого „мирным“ характером, отсутствием революций. Запад с буржуазными революциями покончил. Восток до них ещё не дорос». Но тем не менее страницей ранее Ленин поразительным образом противоречит сам себе, когда делит всемирную историю на три периода: «1) с революции 1848 года до Парижской Коммуны (1871); 2) от Парижской Коммуны до русской революции (1905); 3) от русской революции». Первая русская революция, окончившаяся Третьеиюньским переворотом (об этом подробно далее), конечно, имела слишком отдалённое отношение к тому, что происходило в Великобритании, или, например, в Германии, — именно ввиду огромной разницы между развитием производительных сил и производственных отношений (как очень любил говорить это в своих работах Ленин) в России и в Западной Европе.

Ошибался Ленин и в том, когда писал, что «Запад вступает в полосу „мирной“ подготовки к эпохе будущих преобразований», под которыми, естественно, подразумевал «процесс подбирания и собирания сил пролетариата, подготовки его к грядущим битвам». Спровоцированные Первой мировой войной революции действительно изменили облик Европы, но, как показала история, не изменили производственные отношения: политика и экономика на Западе продолжали развиваться путём парламентской демократии, а отнюдь не путём пролетарской диктатуры. Но Ленин упорно не хотел видеть разницы между политическими процессами на Западе и на Востоке, более того, он фактически указывал на прямую параллель между Парижской коммуной 1871 г. и Первой русской революцией 1905–1907 гг. и тем, что происходило на Востоке: «За русской революцией последовали турецкая, персидская, китайская… Не отчаяние, а бодрость надо почерпать из факта вовлечения восьмисотмиллионной Азии в борьбу за те же европейские идеалы». Но турецкие, персидские и китайские рабочие и крестьяне, естественно, ни о каких «европейских идеалах» понятия не имели и имени Маркса тогда ещё даже не слышали. Конечно, впоследствии восточные народы не только услышали имена Маркса, Энгельса и Ленина, а также Сталина, Молотова, Ворошилова, но и попытались установить в своих странах режим пролетарских диктатур — так, как они их себе представляли. Но, как и в России, диктатуры эти подозрительно схоже неизменно провоцировали экономический упадок в сопровождении массовых политических репрессий.

Ко всему прочему дело заключалось не только в меньшем или большем, чем в Европе, количестве пролетариата, но и в его «качестве»: российский пролетариат не был так хорошо организован, как европейский, эту роль — роль организатора — и взяли на себя большевики, которые полагали, что им лучше, нежели самому пролетариату, известно, в чём состоит его благо.

Но на что мог рассчитывать Ленин, который не мог не знать того же, что было известно Плеханову — то есть что российский пролетариат в начале ХХ в. ещё не был готов управлять огромной страной? Ленин рассчитывал двигать свою партию вперёд, опираясь на союз пролетариата с «трудовым» крестьянством, поэтому в статье «Пролетариат и крестьянство», опубликованной в «Новой жизни» уже после III съезда РСДРП 12 ноября 1905 г., делал упор на то, что «все сознательные рабочие поддерживают всеми силами революционное крестьянство. Все сознательные рабочие хотят того и добиваются того, чтобы крестьянство получило всю землю и всю волю. Всю землю — это значит не удовлетворяться никакими частичными уступками и подачками, это значит рассчитывать не на соглашение крестьян с помещиками, а на уничтожение помещичьей поземельной собственности. И партия сознательного пролетариата, социал-демократия, самым решительным образом высказалась в этом смысле: на своем III съезде, состоявшемся в мае настоящего года, РСДРП приняла резолюцию, в которой говорится прямо о поддержке крестьянских революционных требований вплоть до конфискации всех частновладельческих земель. Эта резолюция ясно показывает, что партия сознательных рабочих поддерживает крестьянское требование всей земли» (курсив Ленина). Правда, тот факт, что конфискованную у помещиков землю предполагалось далее передать крестьянам исключительно в «обобществлённом» виде, Ленин тогда умалчивал.