Гестапо. Террор без границ - Юрий Бем Страница 52

И Шульце-Бойзен также не хотел признавать в борьбе против Гитлера никаких национальных границ. Он и его друзья уже в сентябре 1939 года мечтали о дне, когда наступавшие русские войска положат конец коричневому ужасу. Хорст Хейльман, один из секретарей Шульце-Бойзена, впоследствии говорил, что у него была только одна мысль — покончить с режимом, который вверг Германию и Европу в войну. Разрушить политическую систему, которая своими концлагерями, убийствами евреев, террором против свободы мнений превратилась в символ варварства и бесправия.

Вот как рассказывал о своей работе в движении Сопротивления в Западной Европе единственный из выживших участников организации «Красная капелла» Анатолий Гуревич («Кент»), проживавший какое-то время в Уругвае:

«В марте 1940 года мне пришлось выполнить особое задание Главного разведывательного управления — наладить прервавшуюся связь со швейцарской резидентурой, которую возглавлял Шандор Радо (псевдоним — Дора). Поэтому я выехал в Швейцарию, где встретился с Радо, научил его пользоваться новым шифром и передал программу радиосвязи с Центром, что обеспечивало вплоть до 1944 года получение в Москве очень ценной информации от наших разведчиков, находившихся в Швейцарии. Следует заметить, что такой организации, как «Красная капелла», никогда не существовало. Это кодовое название сети антигитлеровского движения в Германии, присвоенное впоследствии разведгруппам в Германии, Бельгии, Франции, Швейцарии. Каждая из резидентур имела собственную связь с «Директором» — так в шифрограммах именовался Центр в Москве. Это были и радиосвязь, и другие каналы передачи информации. Каждая разведывательная сеть была автономна и могла выходить на контакт с советскими разведчиками в других странах только по прямому указанию Москвы и в исключительных случаях. Поэтому разведчики не дружили семьями и не делали коллективных снимков…

В мае 1940 года Бельгия была оккупирована немецкими войсками, после чего Леопольд Треппер и некоторые разведчики вынуждены были покинуть страну, чтобы их не арестовало гестапо как лиц еврейской национальности. По решению Москвы Треппер выехал во Францию и возглавил там советскую резидентуру, а мне было приказано возглавить бельгийскую, так как уругвайские граждане не имели оснований бояться немцев.

В октябре 1941 года по заданию Центра я выезжал в Чехословакию и Германию. В Праге мне не удалось восстановить связь с резидентурой, так как ее представители были арестованы гестапо до моего приезда. Затем я поехал в Берлин восстанавливать связь с группой разведчиков-антифашистов Шульце-Бойзена, Харнака, Ильзе Штебе. Мне удалось выполнить это задание, в Берлине я встретился с немецким офицером, референтом штаба авиации Германии Харро Шульце-Бойзеном… Шульце-Бойзен сказал, что у него скопилась очень важная для Центра информация, которая им была мне передана, и сразу же после моего возвращения в Бельгию сообщена по радио в Центр» [30].

Кольцо германской контрразведки все туже затягивалось вокруг «Красной капеллы». В отделе дешифрования накопились сотни метров с записями «концертов» невидимых «пианистов». Прошел год с того дня, когда записали первый радиосигнал, и пленки чуть было не сожгли, но сотрудники контрразведки вовремя спохватились и принялись работать еще более настойчиво над их расшифровкой.

Уже с середины 1942 года гестапо установило слежку за Харро Шульце-Бойзеном и начало прослушивание его телефона, организовало сбор данных о связанных с ним лицах. Гестапо рассчитывало получить дополнительные улики и выявить всех участников Сопротивления. Но этот план зондеркоманды «Роте капелла» неожиданно был сорван Хорстом Хайльманом, сотрудником службы радиоперехвата. Молодой человек буквально боготворил Шульце-Бойзена, под его влиянием отошел от национал-социалистских взглядов и готов был помогать в борьбе против нацистов. Хайльман сообщил Шульце-Бойзену, что на службе заведено многотомное дело «Роте капелла», и дешифровальщики долго бились над тем, чтобы установить, кто скрывался под псевдонимами, и, кажется, им это удалось сделать…

Гестапо стало ясно, что необходимо схватить вначале хотя бы одного «пианиста», но его след в Берлине найти не удавалось. Тайной государственной полиции помог установленный на машине мобильный пеленгатор, который и привел «охотников» к искомой цели вдали от Берлина, в пригороде Брюсселя. Гестапо располагало и другими оперативными данными, сопоставление которых, вместе взятых, и помогло выйти на Шульце-Бойзена. Дешифровка пленок с радиосигналами и сведения, выбитые гестаповцами из радиста после его ареста — а это примерно совпало по времени, — были кульминацией в анализе накопленных сведений о деятельности «Красной капеллы».

31 августа 1942 года в служебном кабинете Министерства авиации Шульце-Бойзен был арестован, а за его рабочий стол посадили гестаповца, отвечавшего на телефонные звонки и спрашивавшего, кто звонил и что намеревался сообщить обер-лейтенанту. Гестапо хотело как можно дольше хранить в секрете арест антифашиста. Но Хайльман, увидев в кабинете своего друга неизвестное лицо, догадался, что стоит за этим, и предупредил жену Шульце-Бойзена о необходимости срочно скрыться. Ему удалось спрятать личные бумаги и кое-какие бумаги, касавшиеся арестованного друга. Вот все, что Хайльман успел сделать, так как 5 сентября 1942 года, явившись на службу, он был арестован.

Массовые аресты гестапо произвело в середине сентября. В конце сентября 1942 года число арестованных только в Берлине составило около 70 человек, в конце ноября — уже больше 100.

По распоряжению руководства РСХА делу «Красной капеллы» был придан один из высших грифов секретности: то, что группа немецких патриотов выступила против нацистского режима, мог знать лишь узкий круг людей.

Допросы арестованных следователи проводили в особом режиме. Безжалостное избиение, любые пытки при этом считались допустимыми.

Харро Шульце-Бойзен, как и другие антифашисты, мужественно вел себя в застенках гестапо. По утрам он делал физзарядку, чем выводил из себя своих мучителей…

После приговора Шульце-Бойзен писал своим родителям:

«Берлин-Плетцензее, 22 декабря 1942 года. Дорогие родители! Пришло время проститься. Скоро я расстанусь со своим земным миром. Я совершенно спокоен, прошу и вас воспринять это также с самообладанием. Сегодня, когда в мире свершается столько важных событий, одна угасшая жизнь значит не очень-то много. О том, что было, что я делал, — об этом больше писать не хочу. Все, что я делал, я делал по воле своего разума, по велению своего сердца, по собственному убеждению, и потому вы, мои родители, зная это, должны считать, что я действовал из самых лучших побуждений. Прошу вас об этом! Такая смерть — по мне. Я как-то всегда предчувствовал ее. Это, как сказал Рильке, «та смерть, что мне судьбою суждена!»…» [31]

В последнем слове обвиняемые заявили, что они действовали сознательно в интересах Германии, стремясь предотвратить неизбежное тяжелое поражение в войне. Будущее страны они связывали с подлинной демократией, социальной справедливостью, миролюбивой политикой и ее международным авторитетом, которые можно было обрести, опираясь прежде всего на СССР. Союз же с западными странами, по их мнению, сулил Германии новое унижение, пострашнее Версальского мирного договора, подписанного Германией после Первой мировой войны. Говорилось также о собственном пути развития послевоенной Германии.