Русское влияние в Евразии. Геополитическая история от становления государства до времен Путина - Арно Леклерк Страница 7

Подавляющее большинство населения Российской Федерации составляют русские, и, несмотря на присутствие в стране заслуживающих внимания национальных меньшинств, она не может считаться классическим многонациональным государством вроде того, какой Россию представляли в XIX в. [14]Для правящей элиты, «стремящейся оправдать свою политику постоянным поиском основ самобытности, которая, выйдя за пределы академических кругов, превращается в геополитическую идею с некоторыми отличиями» [15], этот вопрос остается важным.

Первая составляющая русской самобытности – это огромные просторы и протяженность территории, которую сразу подчеркивают географы и путешественники. Анатоль Леруа-Болье замечает, что Россия может без труда вместить одиннадцать Франций [16]. Какими бы ни были режимы и идеологии, для самих русских «русская земля» является частью исполненного мистики космического пространства (что-то вроде «духа народа» немецких романтиков), вдохновлявшего поиски «славянофилов». На этой «российской земле» цари станут проводить политику «русификации», призванную создать однородную нацию, игнорируя тот факт, что «великороссы» составляют едва ли половину населения империи – ведь известно, что украинцы и белорусы в те времена никогда не воспринимались в качестве «меньшинств». Недоверчиво и даже враждебно настроенные по отношению к «нации», которую они считали обыкновенной надстройкой, несущей народам отчуждение, большевики решили заменить «империю» «Союзом Советских Социалистических Республик», пообещав им автономию, но сохранив многозначительную двусмысленность, поскольку самобытность этих республик прежде всего определяется их «социалистическим» «советским» характером [17]. Народный комиссар по делам национальностей в первом правительстве большевиков, грузин Сталин, парадоксальным образом станет тем, кто на деле сможет воскресить, прикрываясь Второй мировой войной, «великорусский шовинизм», иначе говоря – русский национализм. Элен Каррер д’Анкосс резюмирует этот эволюционный процесс, замечая в своей книге «Расколовшаяся империя» [18], что для покоренных народов «русское господство, некогда абсолютное зло, затем зло относительное, затем незначительное, стало абсолютным благом» для советского государства. В 1945 г. Сталин сможет произнести тост «за русский народ, народ-победитель, главенствующую нацию СССР». После его смерти и после завершения хрущевского периода режим пытается выдвинуть на первый план концепцию «советского народа», новой исторической общности, призванной преодолеть самобытность разных народов, внесших свой вклад в ее создание [19].

Распад СССР полностью переворачивает все преобладавшие до тех пор представления, и если Борис Ельцин претендует на роль того, кто освободит русских от бремени империи, то либеральные советники президента в начале 1990-х вообще не заботятся о русской самобытности. Русский патриотизм станет общим знаменателем для всех оппонентов шоковой терапии и построения России по западной модели. Термин «патриотизм» оказывается предпочтительнее, чем «национализм», и, вновь набирая силу, он приобретает положительный оттенок. Одновременно с этим некоторые интеллектуалы круга Глеба Павловского начинают задумываться над тем, каковы могут быть условия «возвращения России» и реставрации власти, необходимой для «завоевания» новых сфер влияния. Эти размышления предшествуют приходу во власть Владимира Путина и подготавливают этот приход. В 2007-м в своем мюнхенском выступлении российский президент формулирует желание страны восстановить главенствующую роль в мировых процессах. Там же он признает «инаковость» России, таким образом цитируя название книги Павловского [20]. Смысл инаковости состоит в отказе от формальной функциональности, присущей западным демократиям, утверждении собственно русской духовности, оправдывающей союз государства и Православной церкви, отказе от различных проявлений западного «декадентства» – от признания прав гомосексуалистов до провокаций художественного авангарда. По теме российской инаковости рекомендуется перечитать философа Николая Бердяева (1874–1948), в свое время предложившего мировую интерпретацию русской истории, показав «силовые линии», обеспечивающее ее единство. Согласно университетскому профессору Фрэнку Деймуру, Бердяев считает, что глубинная русская основа – это религиозность, являющаяся ключом к пониманию сплоченности России и позволяющая стране надеяться на ненасильственный выход из большевистского тупика. История имеет смысл только в своем результате – повторении всего и вся, и этот процесс, по мнению философа, может быть обращен в «чувство русской общности». Вспомним, что славянофилы думали о «соборности», этой русской практике единения, обеспечивающей не только мирное существование, но правду и справедливость. У России историческая роль: она призвана явить миру принцип «богочеловечества», что должно способствовать примирению Востока (религиозный принцип) и Запада (гуманистический принцип), разделившихся и вошедших в конфликт с момента возникновения в XVI в. гуманизма. Однако «русская идея» стала общим местом, постоянно используемым как доказательство российского национального партикуляризма, оставляющее в стороне универсалистское мышление Николая Бердяева. Русская инаковость стремится нащупать свои корни в давнем и не столь давнем прошлом, в котором чтут не только Сталина, победителя во Второй мировой войне, но и белого генерала Деникина, подлинного русского патриота. Основываясь на памяти и общих территориальных представлениях, на осознании «различий», присущих России, идея национальной самобытности в последние годы в равной мере опирается на доводы об обязательной мощи государства, являющегося гарантом – с холистической точки зрения – территориального единства, о необходимой связи между властью и народом и, в конце концов, о социальной гармонии. Двадцать лет спустя после исчезновения СССР кажется, что идеологические усилия московских управленцев принесли свои плоды, позволив возродить самобытность, являющуюся необходимым условием «возвращения России».