Диктатура - Карл Шмитт Страница 8

Ввиду этого монография о диктатуре, опирающаяся на исторические документы и использующая продуманные понятия, сохраняет научный интерес. Возможно даже, что некоторые главы этой книги явятся теперь в совершенно новом свете.

Февраль 1978 г.

Карл Шмитт

Ссылки, приведенные в конце предисловия ко второму изданию, можно пополнить многими позднее вышедшими статьями, в которых развивается тема диктатуры и, в частности, рассматривается переход от классического, т. е. полицейского и военного осадного положения XIX в, к финансовому, экономическому и социальному исключительному положению XX в. Они напечатаны в моем сборнике «Статьи по конституционному праву» (1958), в разделе «Исключительное положение и состояние гражданской войны» (с. 233–371). Соответствующие места указаны в систематическом предметном указателе к этому сборнику (под рубриками: Исключительная ситуация, Диктатура, Чрезвычайное положение и чрезвычайные распоряжения, а также Классическое понятие исключительной ситуации).

Декабрь 1963 г.

Карл Шмитт

Предлагаемое второе издание этой книги дополнено очерком о диктатуре рейхспрезидента согласно статье 48 Веймарской конституции. Если отвлечься от нескольких незначительных изменений и добавления касательно так называемого вводного закона к статье 48, то речь тут идет о докладе, который я, совместно с моим уважаемым коллегой профессором Эрвином Якоби-Лейпцигом, прочел в апреле 1924 г. на заседании Общества немецких правоведов в Йене. Издательство «Вальтер де Грюйтер», публикующее труды этого общества, дало любезное согласие на новую публикацию. В силу технических особенностей подготовки этого второго издания текст первого пришлось оставить без изменений, кроме того, приложение было помещено после предметного указателя (с. 203–208). Подробное оглавление, приведенное на с. 210, быть может, компенсирует недостатки предметного указателя.

Научная критика первого издания, с которой пришлось бы полемизировать второму, к сожалению, не появилась. Все, чем научная дискуссия довольствовалась до сих пор, это общие похвалы, мимоходом выраженное одобрение разработанных мною понятий или их молчаливое использование, да пара язвительных замечаний в «Журнале публичного права». Исключение составляет замечание (которое в любом случае вызывает особый интерес, поскольку сделано авторитетным ученым) касательно особого вопроса, а именно значения словосочетания «наивысшая регалия», встречающегося в соглашении между императором и Валленштейном во время его второго генеральского срока (1632). В Журнале фонда Савиньи, в разделе канонического права (XII. 1922. S. 416 ff.) Ульрих Штуц показал, что «наивысшей регалией» можно назвать jus reformandi, в том же журнале (XIII. S. 518 ff.) И. Геккель привел дальнейшие доказательства возможности такого словоупотребления. Я не спорю с тем, что в другом контексте под словами «наивысшая регалия» может подразумеваться и jus reformandi, но им не всегда и не исключительно присуще такое значение. Здесь важно, что они означают в пятом пункте договоренностей 1632 г: «наивысшая в Империи регалия в захваченных землях, в качестве экстраординарного вознаграждения». Оборот «наивысшая регалия», «наилучшая регалия», «ценнейшее и совершеннейшее достояние» и т. п. (см.: Геккель 11 Там же. S. 523), особенно если учесть барочную манеру выражаться, с легкостью может употребляться и не в исключительном смысле. Далее, в XVII столетии сфера церковного была, разумеется, отделена от светской, и потому «наивысшая регалия» могла иметь особое значение как в одной, так и в другой сфере. В договоренностях с Валленштейном невозможно разглядеть политического интереса к jus reformandi. Зато версия о том, что под «наивысшей регалией» здесь понимается курфюршеский чин, тоже соответствует словоупотреблению той эпохи, кроме того, в контексте перечисленных вознаграждений она придает осмысленность словам об «экстраординарном вознаграждении» и хорошо согласуется с ситуацией 1632 г.

Мой очерк о диктатуре рейхспрезидента согласно статье 48 Веймарской конституции целиком основывается на исторических и государственно-правовых исследованиях, содержащихся в предлагаемой книге. Сомневаюсь, что в научном отношении было бы плодотворным или хотя бы допустимым рассматривать такую сложную и обширную проблему как адекватное истолкование статьи 48 вне исторического и систематического контекста теории демократической конституции. Но опровергнуть обоснованную таким образом точку зрения, в любом случае, можно только в тесной связи с этим контекстом. В отличие от книги о «Диктатуре» этот мой очерк о диктатуре рейхспрезидента часто становился предметом обсуждения и критики. Но оба автора, опубликовавших подробные опровержения, – Г. Навяски (Arch, des öffentlichen Rechts. N. E 9. Heft l) и P. Грау (Доклад на 33-м съезде немецких юристов и сборник памяти Эмиля Зекеля. 1927. S. 430 ff.) – конституционно-теоретическое обоснование тоже не рассматривают. Они интерпретируют различные высказывания, оспаривают мое толкование истории возникновения этой статьи [58] и, по сути дела, двигаются не в сфере логической аргументации, а, скорее, в «атмосфере» недоверия к диктатуре, свойственного сторонникам либерального правового государства. Rumor dictatoris injucundus bonis: репутация диктатора неприятна для добрых людей.

Суть их высказываний сводится к тому что «конституция неприкосновенна».=, сама их теория именуется «теорией неприкосновенности». Такие слова и мысли демонстрируют ту полную неясность в отношении понятия конституции, которой страдает нынешняя конституционная теория. Конституция отождествляется с каждой из ее 181 статьи и даже с каждым законом о ее изменении, принимаемым согласно статье 76 Веймарской конституции, конституция отождествляется с каждым отдельным конституционным законом, а конституционный закон, согласно «формальной» точке зрения, – это такой закон, который может быть изменен только в соответствии с усложненной процедурой, предписываемой статьей 76! Неприкосновенность конституции означает, таким образом, только то, что каждая деталь конституционного законодательства может стать для диктатора непреодолимым препятствием в исполнении его задачи. Тем самым смысл и цели диктатуры – защита и обеспечение действия конституции в целом – искажаются до противоположности. Каждое отдельное определение конституционного закона становится важнее самой конституции, положение «Немецкое государство является республикой» (ст. 1, абз. 1) и положение «Чиновнику должна быть предоставлена возможность просматривать свое личное дело» (ст. 129, абз. 3) в равной мере рассматриваются как «сама» неприкосновенная конституция. Такие абсурдные следствия неясности понятия конституции доказывают, насколько необходимо и важно проводить различия между многочисленными «формальными» конституционными законами. Если, таким образом, мы делаем попытку выделить в рамках конституционно-правового регламентирования какой-то неприкосновенный «организационный минимум», то нескольких формальных указаний (например, что 48-я статья не ссылается на 50-ю) для этого совершенно недостаточно.