КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - Георгий Почепцов Страница 9

Правда, весьма скептическое отношение к мемуарам Д. Запольского высказывает Л. Лурье, в тексте которого нам встретилась такая едкая фраза: «Когда-то журналист Дмитрий Губин наставлял меня: „Успех заметки прямо пропорционален числу физических лиц, оскорбленных на одном дециметре текста”. Это чистая правда, касается она и мемуарного жанра» [12]. О странностях биографии Е. Примакова см. [13–14], см. также целый панегирик, что необычно на сайте «Компромат», но без всякого компромата: «Евгений Максимович Примаков является настоящей глыбой на фоне пигмеев, из которых в массе своей состоит российский политикум. Он никогда не держался за свои должности, на которые попадал по приглашению вышестоящих лиц, оценивших его заслуги, а не в результате интриг. Он имеет настоящую, а не „липовую” докторскую диссертацию, и звание академика, который он заслужил, а не купил. Он никогда не опускался до „решения вопросов”, а „откатчики” у него, в бытность его премьер-министром, получали по рукам едва ли не в прямом смысле. Одним словом — он реликт прежней, великой эпохи, хотя и приложивший усилия (во многом не по своей воле) к тому, чтобы эта эпоха закончилась» [15].

Одновременно следует напомнить и то, что когда у нас нет другой информации, то и мемуары хороши, поскольку реальных свидетелей событий того времени становится все меньше, а те, что есть, не особо стараются об этом говорить.

Еще два факта о Примакове, говорящие о том, что это было «игрой» и против Запада:

• М. Делягин: «В 1993 году я прочитал доклад, который Евгений Примаков подготовил, будучи главой Службы внешней разведки. Это был подробный анализ, как Запад дискриминирует Россию — под прикрытием разговоров о дружбе. Ведь в начале 90-х многие, в том числе и я, были в эйфории: мы вместе победили коммунизм, вот теперь заживем! И только Примаков доказывал обратное: на самом деле теперь нас будут грабить! В его докладе было показано вопиющее, жесточайшее выдавливание России со всех рынков. Позже я сказал Евгению Максимовичу, что с этого доклада началось мое превращение из восторженного либерала в нормального трезвомыслящего человека. Ему было приятно» [16];

• В. Кузнецов: «Андропова и Черненко считал приходящими фигурами. А вот к Горбачеву, с которым одно время работал, отношение было двойственное. Вроде и реформатор, но Максимыч не разделял его взглядов. Горбачев заигрывал с американцами, встречался с ними как бы на вторых ролях. Для Примакова это было неприемлемо. Он вел себя независимо по отношению ко всем лидерам западных стран. Ставил цель и к ней шел, не уклоняясь, но иногда маневрируя. Тот знаменитый его разворот самолета после решения Штатов бомбить Югославию стал началом разворота всей политики в наших отношениях с Америкой. И хотя указом Ельцина за тот поступок он потерял кресло премьера, но не потерял в отличие от Ельцина репутацию» [17].

В этот контекст следует добавить еще и такую информацию, что наставником и Андропова, и Примакова был генерал Питовранов, заслуживший звание «кукловода СССР» [18–22]. И это ужасное слово «кукловод» по отношению к живым людям достаточно точно отражает профиль его работы.

В. Огрызко проследил схватку Андропова против Суслова на примере борьбы против фантаста И. Ефремова с его романом «Час быка»: «Противостояние двух титанов началось намного раньше. Я думаю, оно наметилось еще на рубеже 50-60-х годов, когда одна из главных теневых фигур Кремля — Отто Куусинен — начал усиленно продвигать на ведущие роли в партийном руководстве Андропова, что очень обеспокоило тогда Суслова. Выдвинутый в аппарат ЦК еще при Сталине Суслов сразу интуитивно почувствовал угрозу для себя не от нового фаворита Хрущева — Леонида Ильичева (того он быстро поставил на свое место, срежиссировав для этого в конце 1962 года поход Хрущева на выставку художников в Манеже), а прежде всего от Андропова, который в начале 60-х годов предпринял ряд неоднозначных новаций в отделе по связям с социалистическими странами. Здесь нелишним будет сказать и о том, что перемещение Андропова в 1967 году из ЦК в КГБ произошло без ведома и одобрения Суслова (он узнал об этой идее Брежнева в самый последний момент)» [23]. Вспомним, даже такой факт, как обыск в квартире Ефремова после его смерти, все объяснения которого трудно признать адекватными [24–30]. Но борясь с фантастом номер один, Андропов одновременно мог освобождать место для кого-то другого.

Образы будущего очень важны и, как оказалось, не нейтральны. К ним привлечено внимание молодежи, то есть в их головах формируется тот или иной образ будущего. Потом он потеряет свой литературный источник и станет просто будущим, которого следует достичь. Определяющие будущее, задают и настоящее, являющееся движением к нему.

С. Кургинян, например, пишет о Стругацких (даже вне контекста борьбы с Ефремовым): «На Западе существовали большие интеллектуальные фабрики, которые создавали литературную продукцию, в том числе „фэнтези”, по аналитическим запискам. Я не говорю, что все „фэнтези” так писали, или что Станислав Лем так писал, но массовая, популярная „фэнтези” на Западе писалась, как правило, по заказу. Известно, кто писал аналитические записки, и кто их потом творчески перерабатывал: на литературу, предназначенную для широкой массы, или для определенного контингента — это называлось „адресатом пропаганды”; что именно туда закладывалось и как это срабатывало. Я не могу сказать, что способен реконструировать аналитические записки, по которым писали Стругацкие. Но и называть их людьми, чуждыми этой игре, я не берусь — мне так не кажется. У меня даже есть определенные основания считать, что это не так. Например, когда нужно разбирать конфликт между КОМКОН-2 и КОМКОН-5, то сразу видно, что эти номера связаны с соответствующими номерами управлений КГБ. Они не хотели от этого очень далеко уходить, и сами вполне купались в „спецаспектах” своего творчества. В этом была своя поэзия, и кайф от этого был: „Мы с ЭТИМ — играем”. Они не были чужды этой спецтеме, как не был чужд ей, например, Редьярд Киплинг, Сомерсет Моэм и многие другие. Я не хочу сказать, что это априори плохо, но есть люди, которые бегут от такой тематики, а Стругацкие от нее не бежали и даже шли ей навстречу» [31].

И еще: «Я не могу считать их свободными от такой игры, что не является для меня ни плюсом, ни минусом. Я отношусь к этому просто как к индикатору, как к факту жизни. Но мало ли из какого сора „растут стихи, не ведая стыда”, — поди ж ты, сделай из аналитической записки роман. Это надо иметь гигантский талант — пусть не художественный, но масс-культурный — сделать так, чтобы сотни тысяч людей твой продукт „заглотнули”, чтобы, говоря нынешним языком, „пипл схавал”. У них получилось своеобразное явление масс-культуры, претендующее на „высоколобость” и даже не чуждое этой „высоколобости” до конца. Вот с этой точки зрения творчество Стругацких было, можно сказать, гениальным, абсолютно адекватным поставленным задачам. Все, что они делали, нашими технократами воспринималось не только как явно и безусловно „свое”, но это „свое” было вдобавок пропитано какой-то гуманитарной новизной — а сопоставить эту новизну с гуманитарными революциями на Западе и понять, что осетрина уже не первой свежести, наш когнитариат не мог. И с радостью это усваивал. Они вобрали в свое сознание предложенную Стругацкими или, вернее, через Стругацких, матрицу, и она там стала работать».