Смертельный выстрел - Томас Майн Рид

Предисловие

Много воды утекло с тех пор, как эта рука в последний раз писала предисловие. Скажу лишь, что роман этот в первоначальном своем виде был написан, когда автор жестоко страдал, как морально, так и физически, в результате огнестрельного ранения, которое могло стать последним рубежом между ним и смертью, сродни пуле между Дарком и Клэнси.

Вы можете спросить, зачем вообще было сочинять в таком состоянии роман? На этот вопрос есть веский ответ, но он сугубо личный и не должен выноситься на суд общественности. Достаточно будет сказать, что автор переделал книгу, практически переписал ее заново.

Сюжет остался тем же самым, но изложен он, в этом автор убежден, гораздо лучше.

Грейт-Малверн, сентябрь 1874 г.

Равнина, плоская и гладкая, похожая на спящее море. Нигде нет ни деревца, ни кустика, лишь расстилается бескрайний ковер выжженной солнцем травы. Даже пресмыкающемуся негде спрятаться между ее стеблями.

На ее поверхности виднеется что-то. Это далекие очертания зверей. Но едва ли они заслуживают внимания путешественника. Едва ли ему интересно разглядывать стаю койотов и уж тем более охотиться за ними.

Но стоит призадуматься, если над стаей этих степных волков реют большие черные грифы. Когда эти мерзкие пернатые и подлые звери сопровождают друг друга, то можно побиться об заклад, что где-то рядом имеется добыча. Быть может, это захромавший олень, вилорогая антилопа или дикий мустанг, покалечившийся по причине беспечного своего нрава. В этом случае путешественнику лучше пришпорить коня, предоставив четвероногим и птицам возможность пировать.

Но в эту минуту по описываемому участку прерии не едет ни один путник, здесь нет людей. Как и никаких других живых созданий, если не считать стаи голодных койотов и реющих над ними грифов. И все же человеческий глаз наблюдает за этими стервятниками. И у этого человека есть все основания их опасаться.

Возбуждение зверей и птиц подсказывает, что они рассчитывают на поживу, но еще не приступили к пиру.

Некий странный предмет находится посередине образованного животными кольца. Койоты осторожно и с непонятной опаской приближаются к нему. Грифы, снижаясь по спирали, парят над ним. Но, когда до добычи остаются считанные футы, волки шарахаются и возвращаются к исходной позиции, птицы взмывают в небо, как бы в испуге.

Через некоторое время животные повторяют попытку. И вновь она заканчивается тем же. Что же так привлекает их и одновременно страшит? Это ведь не привычная им добыча в виде туши лося, антилопы или мустанга? Да и не похоже, что это падаль. Но не походит предмет и на живое. Издали это напоминает человеческую голову. На меньшем расстоянии сходство усиливается. Стоит подойти еще ближе, и приходит уверенность. Да это действительно голова человека!

Что же тут удивительного – найти человеческую голову в прериях Техаса? Ровно ничего, если она без волос. Это означает только то, что какой-нибудь несчастный: траппер, путешественник или охотник за дикими лошадьми, был убит команчами, а затем обезглавлен и оскальпирован.

Но эта голова не оскальпирована; напротив, на ней сохранились еще волосы, причем красивые: волнистые и густые. Голова не лежит на земле, как ее бросили бы, отделив от туловища. Нет, она стоит и держится прямо на траве; подбородок почти касается поверхности, словно она еще на плечах, с которых должны ее снять. Если бы щеки у нее были бледные или окровавленные, а глаза закрытые или тусклые, то все было бы ясно. Но щеки ее не бледны, не окровавлены, глаза не закрыты и не остекленели. Они смотрят, блестят, вращаются… Боже! Эта голова – живая!

Неудивительно, что волки отпрыгивают в испуге, а птицы, спустившись к ней, тотчас отлетают. Живая голова смущает их и обращает в бегство.

Между тем они чувствуют, что это живая плоть. Им говорят об этом их зрение, обоняние и инстинкт, не способные ошибиться.

И это мясо живое; мертвая голова не может ни сверкать, ни ворочать глазами. Получают стервятники и другие доказательства жизни. Временами голова раскрывает рот, показывает два ряда белых зубов и испускает крик, который всякий раз отгоняет хищников. Крик этот раздавался в течение большей части продолжительного летнего дня, чтобы удержать их на безопасном расстоянии.

Причудливое зрелище! Человеческая голова без тела, с глазами, которые вращаются и смотрят, открывающая рот и скалящая зубы, с горлом, издающим членораздельные звуки. Вокруг этого сверхъестественного объекта кольцом стоят койоты, а над ним кружит стая стервятников!

Сумерки спускаются и покрывают прерию багровыми сполохами, а нападающие не меняют положения, и голова тоже неподвижна. Еще довольно светло, чтобы видеть блеск яростных глаз, грозное выражение которых подавляет какой-то таинственной силой хищнический инстинкт животных.

Что же это может быть? Человеческая голова, лежащая на земле, с глазами, которые способны сверкать и видеть, со ртом, открывающимся и показывающим зубы, с горлом, из которого вырываются человеческие звуки? А вокруг этого странного, почти сверхъестественного предмета собралась шайка волков, а над ними реет стая птиц!

Во все продолжение сумерек картина остается та же, происходит только перемена в положении четвероногих и птиц. Голова находится на прежнем месте, так как она неподвижна и может только раскрывать рот и ворочать глазами.

Сумерки в техасских прериях непродолжительны: там нет ни гор, ни высоких холмов – ничего, что могло бы заслонить путь солнцу, удлинить день. И, когда золотой диск скрывается за западным горизонтом, несколько минут льется серо-пурпурный свет, а потом тьма черной скатертью опускается на поверхность земли.

С наступлением ночи обрисованная нами картина меняется. Птицы, повинуясь своим инстинктам – создания они не ночные – возвращаются в свои гнезда. Койоты, напротив, остаются здесь: мрак им благоприятствует, и они надеются сожрать этот круглый предмет, который своими криками и грозными взорами так долго держал их на расстоянии.

Но, на их несчастье, за сумерками почти сразу взошла луна, серебряный свет которой, почти не уступая дневному, озарил прерию, и они опять увидели гневные взгляды, а вылетающие из раскрытых уст крики кажутся еще страшнее в тишине ночи.

Но, по мере того как ночь становится все более глубокой, картина делается еще более странной: она все менее напоминает реальность и все ближе к призрачному миру. Туман, подобно завесе, растекается над равниной, преломляя лучи лунного света. Голова становится размером со Сфинкса, а койоты, эти шакалы ростом с терьера, кажутся величиной с канадских оленей!