Соленый пес - Федор Кнорре

Во многих письмах читатели задавали мне вопрос: как сейчас поживает Солёный? Как его настоящее имя? На каком корабле он плавает? И только в двух или трёх письмах меня спрашивали: описал ли я в рассказе всё точно, как оно было в действительности, или, может, что-то выдумал, то есть сочинил?

В ответ я должен признаться, что ни то, ни другое не верно. Солёный – это не одна какая-то собака и это не моя выдумка. В нём я соединил то, что сумел подметить, узнать и понять в характере, судьбе и даже внешности нескольких хорошо мне знакомых собак.

Мысль написать этот рассказ родилась у меня зимним вечером в одном южном черноморском порту. Мы с несколькими матросами, сидя на покачивающейся палубе сейнера. разговаривали о том о сём, о сгоревшем подшипнике, мексиканской музыке и корабельных собаках. Снег лёгкими хлопьями садился на тёмную воду. Сигнальные огоньки на мачтах уже начинали свой долгий ночной танец, всё ниже кивая набегавшим с моря волнам. И на многих кораблях и корабликах, стоявших в порту, на разные голоса заливисто лаяли судовые собаки, перекликаясь перед сном, совсем как в деревне. Вот тогда-то я и решил написать об одной из них. Так что, если бы в заключение этой короткой объяснительной заметки мне, по обычаю, нужно было бы выразить благодарность тем, кто особенно помогал в этой работе, – мне не оставалось бы ничего другого, как с искренним уважением назвать два или три собачьих имени. Потому что именно истории их жизни я, как сумел, передал в рассказе о Солёном.

Автор

Характер у его матери был удивительно покладистый и уживчивый. Никто лучше её не умел ладить с соседями-людьми и собаками. Разве только с кошками во дворе у неё разыгрывались иной раз шумные скандалы, Она была очень неглупая пожилая собака и умела дорожить своим скромным положением в жизни. Как-никак у неё свой собственный дворик. Треснутая глиняная миска, всегда дочиста вылизанная её языком. Конурка под крыльцом хозяйского дома. Роскошью это не назовешь, но в собачьей жизни и за это приходится держаться. Конечно, ей отлично было известно, что есть такие собаки, которые живут прямо в комнатах, водят за собой по улицам людей на прогулку или с глупым видом высовывают морды из окошек проезжающих автомобилей. С ними у неё не было ничего общего, она им не завидовала да и за собак настоящих не считала. С неё было довольно и того, что она не бродяжка какая-нибудь, не бездомная уличная попрошайка, а настоящая дворовая собака при своём деле: охраняет двор и свою миску, а заодно и хозяйский дом. Зимой ей приходилось порядочно помёрзнуть, особенно по ночам, когда ледяной ветер злобно вдувал в каждую щёлку её конуры колючую струю, так что шевелилась шерсть на спине. Но здесь, на берегу тёплого моря, зима продолжалась недолго, приходила мягкая, душистая весна и начиналось долгое лето, пыльное и знойное. И каждое лето повторялось одно и то же. На неё надвигалось событие, которое она предвидела, каждый раз задолго с ужасом чувствовала его приближение и каждый раз пыталась бороться, напрягая всю свою сообразительность и хитрость. Она делала всё, что могла. В самом дальнем углу двора она заранее прорывала подкоп под фундамент и там, за камнями, в темноте, спрятавшись от людей, в тревоге и страхе укрывала свой выводок – пять или шесть щенков, беспомощных и слепых. Хозяин её звал к себе, манил, ругал, совал в угол палку и кидал камушки, чтоб заставить её выйти. Она всё терпела молча, не подавая голоса. Мучаясь от жажды и голода, она сутки не выходила из своего убежища. Наконец в сумерках выползала, насторожённо вслушиваясь и осматриваясь. Во дворе никого не было. Миска наполнена размоченным в воде пахучим хлебом. Она подбиралась к ней, тяжело дыша пересохшим ртом, с языком, распухшим и потрескавшимся от жажды. И тут на пороге появлялся хозяин, ласково подзывал её к себе. Она опрометью кидалась назад, забивалась под фундамент и опять ложилась рядом со щенятами, подталкивая носом, собирала их поближе к себе и, чувствуя, как они копошатся, толкая её слабыми лапками, опять молчала, не отзываясь.

Всё это повторялось много раз, и неизбежно она всё-таки снова появлялась около миски с водой и, несмотря на все увёртки, умоляющий визг и угрожающее рычание, оказывалась в руках у хозяина, а затем привязанной на верёвке. Она знала всё, что будет дальше, и начинала изо всех сил рваться, готовая себя задушить, кидаясь во все стороны, переворачиваясь через голову, когда верёвка сбивала её с ног. А хозяин в это время приносил знакомое грязное ведро, в котором плескалась вода, становился на четвереньки, кряхтя, тянулся длинной палкой и по одному выгребал щенков из их убежища. Он складывал их всех в ведро, и, пока он шёл через двор, в ведре всё время плескалась вода и оттуда шёл звук какого-то слабого движения. Потом хозяин открывал калитку, уходил куда-то и, вернувшись через некоторое время с пустым ведром, надевал его вверх дном на колышек у крыльца. Так было каждый раз, и так всё шло и теперь. Но то ли сила отчаяния собаки увеличилась, то ли верёвка была старая – после безумного рывка, когда у неё потемнело в глазах от удушья, она вдруг почувствовала, что освободилась. Хозяин с ведром в руке открывал калитку в тот момент, когда собака в слепом отчаянии налетела и ударилась грудью в ведро. Ведро покатилось на землю, оттуда вылилась вода. Хозяин хотел схватить собаку за шиворот, но она увернулась, бросилась к щенкам, схватила зубами одного и кинулась бежать по улице. Отбежав немного, она положила щенка и кинулась, униженно и умоляюще повизгивая, к человеку. На этот раз ему едва не удалось её схватить и захлопнуть калитку. Она снова примчалась к щенку, схватила его за шиворот, но снова бросила и опять стала царапаться в калитку, как вдруг, что-то поняв, вся взъерошенная от страха, опять схватила щенка и побежала по улице. Едва завидев идущих навстречу людей, она свернула в знакомую лазейку и потом долго со щенком в зубах пробиралась через кусты, которыми порос весь откос берега моря. В самой гуще кустарника она торопливо выкопала углубление и, лёжа там, всю ночь с иступленной нежностью его облизывала, дрожала от страха и тихонько стонала. Несколько раз она убегала в темноту – прислушаться около калитки, и стремглав неслась обратно к своему единственному спасённому, боясь, что и он пропал в её отсутствие.

Она больше не вернулась домой. Ради сына она стала бродячей собакой-нищенкой, из тех, что выпрашивают около рыночных ларьков подаяние, добывают случайные кусочки отбросов около помоек или на свалке. Она сильно исхудала, а щенок подрастал и толстел, сосал молоко и спал, набираясь сил, в песчаной ямке среди густого колючего кустарника. Вокруг него повсюду торчали колючие ветки кустарника, и ему под ними было безопасно и просторно. С моря пахло водорослями, и оно постоянно шумело, иногда сильнее, иногда тише. Кругом был песок. С тех пор как у щенка открылись глаза, и немного позже, когда он научился видеть, его внимание всегда привлекал странный предмет, наполовину скрытый среди листьев. Длинная, изогнутая шея тянулась вверх. Днём иногда на ней зажигался яркий золотой блик солнца. Предмет был очень далеко. Шагах в двухстах, если считать на щенячьи шаги. Шагах в пяти, если считать на человечьи.