Соратники Иегу - Александр Дюма Страница 10

С этого времени вплоть до 1790 года, потеряв своих пап, вдовствующий Авиньон управлялся легатами и вице-легатами. В течение семидесяти лет в его стенах пребывали папы; их было семь. В Авиньоне имелось семь госпиталей, семь братств кающихся, семь мужских монастырей, семь женских, семь церковных приходов и семь кладбищ.

Тому, кто знает историю Авиньона, известно, что в те времена там по существу было (да и поныне так) два различных города: город священников, то есть римский, и город коммерсантов, то есть французский.

В городе священников находятся папский дворец, добрая сотня церквей и бесчисленные колокольни, с которых всегда может грянуть набат, возвещая о пожаре или оплакивая убиенных.

В городе коммерсантов протекает Рона, живут рабочие шелковых мануфактур и перекрещиваются торговые пути — с севера на юг и с запада на восток, от Лиона до Марселя и от Нима до Турина.

Французская половина всегда была проклятым городом, жаждавшим иметь короля, стремившимся обрести гражданские свободы; городом, содрогавшимся от сознания того, что является подневольной землей, подвластной духовенству.

Это было не то духовенство, благочестивое, терпимое, неукоснительно соблюдающее свой долг, всегда готовое проявить милосердие, не то духовенство, которое, живя в миру, утешает и наставляет его, чуждое мирским радостям и страстям, — это было духовенство, зараженное интригами, честолюбием и алчностью; то были придворные аббаты, соперничавшие с аббатами римской церкви, бездельники, франты, наглецы, законодатели моды и самодержцы салонов. Они целовали ручки дамам и почитали для себя честью становиться их чичисбеями, а свои руки давали целовать простолюдинкам и брали их себе в любовницы, этим оказывая им высокую честь.

Хотите взглянуть на такого? Возьмем хотя бы аббата Мори, надменного, как герцог, наглого, как лакей; у этого сына сапожника были более аристократические замашки, чем у сына вельможи.

Вполне понятно, что обе эти категории населения были представителями двух различных партий: одни были приверженцами ереси, другие — ортодоксии; одни стояли за Францию, другие — за Рим; одни были за абсолютную монархию, другие, настроенные прогрессивно, добивались конституции. Конечно, наличие этих двух партий не обеспечивало мира и безопасности древнему папскому городу. И вполне естественно, что, когда в Париже разразилась революция, ознаменовавшаяся взятием Бастилии, обе эти партии, еще не утратившие пыл религиозных войн эпохи Людовика XIV, оказались вовлеченными в борьбу.

Мы назвали Авиньон городом священников; назовем его также городом ненависти. Нигде не учат ей так хорошо, как в монастырях. Дети, которые в других местах лишены дурных страстей, появлялись здесь на свет с сердцем, переполненным ненавистью, передававшейся от отца к сыну на протяжении восьмисот лет; прожив жизнь, исполненную вражды, они в свою очередь завещали собственным детям это дьявольское наследие.

И вот когда во Франции прозвучал клич к свободе, французский город восстал, охваченный радостью и надеждой. Наконец-то пробил для него час заявить во всеуслышание о своем несогласии с решением юной несовершеннолетней королевы, которая, дабы искупить свои грехи, уступила папе город, провинцию и полмиллиона душ в придачу. По какому праву эти души были проданы in aeter-num [4] самому суровому и требовательному из всех властелинов — римскому первосвященнику?

Франция собиралась сплотиться на Марсовом поле в братских объятиях праздника Федерации. Но разве Авиньон не был частью Франции? Избрали депутатов; они явились к папскому легату и почтительно попросили его удалиться, предложив покинуть город в течение двадцати четырех часов.

Ночью паписты повесили на столбе чучело с трехцветной кокардой.

Люди управляют течением Роны, отводят по каналам воды Дюранс, перегораживают дамбами бурные потоки, которые в период таяния снегов обрушиваются водными лавинами с вершин горы Ванту. Но даже Всевышний не попытался остановить грозный людской поток, в неудержимом порыве устремившийся вниз по крутому склону авиньонских улиц.

При виде болтавшегося на веревке чучела с кокардой национальных цветов французский город поднялся с криками ярости. Четыре паписта, заподозренные в этом святотатстве: два маркиза, один буржуа и один рабочий — были схвачены в своих домах и повешены вместо чучела.

Это было 11 июня 1790 года.

Жители французского города единодушно известили Национальное собрание о том, что присоединяются к Франции вместе со своей Роной, своей торговлей и своим Югом — половиной Прованса.

Национальное собрание как раз переживало кризис, оно не хотело ссориться с Римом, щадило короля и отложило рассмотрение этого вопроса.

Тогда движение Авиньона переросло в восстание и папа мог поступать с городом так, как поступил бы королевский двор с Парижем после взятия Бастилии, если бы Собрание не провозгласило прав человека.

Папа повелел отменить все нововведения в Венесенском графстве, восстановить привилегии дворянства и духовенства, возвратить полноту власти инквизиции.

Папские декреты были обнародованы.

Единственный человек решился среди бела дня, на глазах у всех подойти к стене, на которой был вывешен декрет, и сорвать его.

Храбреца звали Лекюйе.

Он был уже немолод, и, следовательно, им двигал отнюдь не юношеский порыв. Нет, это был почти старик и даже не местный уроженец, а пикардиец, пылкий и рассудительный одновременно, бывший нотариус, давно обосновавшийся в Авиньоне.

Римский Авиньон запомнил это преступление: оно было так велико, что вызвало слезы у Девы Марии!

Как видите, Авиньон — это уже Италия; чудеса нужны ему во что бы то ни стало, и, если Небо не посылает чудес, кто-нибудь их да придумывает. Вдобавок нужно, чтобы чудо совершила Дева Мария. Пресвятая Дева имеет безграничную власть в Италии, этой поэтической стране. Мадонна! Это имя непрестанно звучит в уме, в сердце, в речах итальянцев.

Чудо произошло в церкви кордельеров, куда сбежался народ.

Слезы, проливаемые Девой Марией, были важным событием; но одновременно распространились слухи, которые довели общее волнение до предела. По городу провезли огромный тщательно заколоченный ящик. Этот ящик возбудил любопытство авиньонцев. Что могло в нем лежать?

Два часа спустя речь шла уже не об одном ящике: видели, как на берег Роны тащили восемнадцать тюков.

Что касается их содержимого, то один из носильщиков рассказал, что в тюках находятся вещи из ломбарда; французская партия увозит их с собой, убегая из Авиньона.

Вещи из ломбарда — достояние бедняков. Чем беднее город, тем богаче ломбард. Немногие ломбарды могли похвастать таким богатством, как авиньонский.

Это был уже не вопрос убеждений: это был грабеж, просто гнусный грабеж. Белые и красные устремились в церковь кордельеров, требуя, чтобы муниципалитет отчитался перед народом.