Восточный вал - Богдан Сушинский Страница 10

— Но ведь он не ариец! — с явным сожалением упрекнул бригаденфюрер СС Штубера.

— И, понятное дело, не принадлежит к ордену СС. Но обладает удивительной способностью сотворять «распятия» и… возводить виселицы.

Услышав о виселицах, фон Риттер вновь, теперь уже с опасливым уважением, словно на палача, взглянул на Отшельника.

— Ну, виселицы нам вряд ли понадобятся. Обходимся с помощью крематория, а вот что касается «распятий»… То именно ими вам и придется заняться, господин гауптштурмфюрер, «величайший из психологов войны», как — или приблизительно так — представил вас Отто Скорцени. Но для начала познакомитесь с унтерштурмфюрером Крайзом.

— Фризским Чудовищем? В общих чертах мы уже…

— Только пройдя через знакомство с этим исчадием «Регенвурмлагеря», — перебил его бригаденфюрер, — вы поймете, какую цивилизацию мы здесь, — ткнул пальцем в сторону входного люка, — пытаемся зарождать.

— Ну, относительно зарождения цивилизации у меня возникла более оригинальная идея.

— Все идеи, которые зарождаются в подземельях этого секретного лагеря СС, представляются там, наверху, более чем оригинальными, но слишком уж странными.

— Кстати, пока мы окончательно не осели в подземельях «Регенвурмлагеря»… Говорят, где-то рядом есть и довольно большое, удивительной красоты, озеро, с островом посредине, на котором стоит рыбацкая хижина. Убедительно прошу перебросить нас туда.

— С каких пор вас потянуло на красивые лесные озера и охотничьи хижины, Штубер?

— Хочу, чтобы в свободное от «распинательства» время Отшельник создал несколько полотен, связанных с озерными пейзажами. На них уже поступил заказ от одного известного промышленника и столь же известного коллекционера.

— Уж не стальной ли магнат Фридрих Флик решил расщедриться на гонорар вашему художнику?

— Если сочтет, что работы стоят того, — не стал утруждать себя отрицанием барон фон Штубер.

— Солидный коллекционер. С некоторой частью его коллекции мне посчастливилось ознакомиться.

— Заодно покажу эти работы экспертам, которые способны оценить уровень таланта нашего, пока еще непризнанного, гения.

— В таком случае, — молвил фон Риттер, демонстрируя свое желание вновь исчезнуть в подземелье, — мой адъютант обеспечит машину, которая доставит вас к Озеру Крестоносцев, как называет его один из местных краеведов.

8

Отшельник задумчиво сидел у окна, в тесной флигельной комнатушке бревенчатого коттеджа, по архитектуре своей мало напоминающего традиционный охотничий домик и расположенного на романтическом островке посреди мрачноватого лесного озера Кшива.

В шагах десяти от открывавшегося Оресту крылечного уголка зеленел сочный травянистый берег, а по ту сторону небольшой озерной глади, в миниатюрной, окаймленной соснами и гранитными валунами заводи, притаилась стайка рыбацких челнов, на одном из которых старый поляк-перевозчик и доставил его сюда вместе с бароном фон Штубером.

Отшельник представления не имел, зачем его сюда привезли, куда девался его «покровитель» и как может сложиться на этом клочке суши его судьба. Впрочем, сейчас Отшельник над этим и не задумывался. Он соскучился по работе. Его руки, его глаза, его томящаяся фантазия и не менее томящаяся душа — все требовало сейчас какого-то образного порыва и великомученического творческого исхода.

Его, сына «богоизбранного богомаза» Мечислава Гордаша, выросшего в святости иконописи, вдруг тягостно повлекло к стенам расположенной на берегу Черного моря духовной семинарии….В те, все еще памятные, дни, когда, устав от доносов святых отцов-преподавателей, заявлявших, что ни в познании библейском, ни в мирском послушании семинарист Гордаш не усердствует, ректор-архимандрит призвал его к себе в личные покои.

К тому времени архимандрит уже знал, что при первой же возможности сын богомаза забывает об учении и усердно лепит что-нибудь из податливой прибрежной глины; вырезает из мягких липовых веток каких-то «человечков-анафемчиков» или же, к неописуемому ужасу доносчиков, рисует «неканонические» иконки. Эти-то иконки как раз интересовали архимандрита более всего остального. В них заключался весь его, и тоже далеко не канонический, интерес.

С помощью своего знакомца-кагебешника он уже успел выяснить, что «натурой» для его «Святой Девы Марии Подольской» служила фотография медсестры Марии Кристич, землячки Ореста, дед и прадед которой тоже были священниками. То что «натура» происходила из семьи священников, каким-то образом облагораживало ее, и даже канонизировало сами иконки. Впрочем, архимандрита это уже не интересовало. Ему нужны были иконы: много икон «Святой Девы Марии Подольской» и копии работ некоторых старинных иконописцев. Поэтому, простив Оресту его «семинаристскую лень и всевозможные недостойные занятия», ректор-архимандрит поселил его на квартиру «долгодевствующей» дочери погибшего в коммунистическом концлагере священника.

Отшельнику не понадобилось много времени и фантазии, чтобы понять, что ложе с ним «долгодевствующая» Софочка делила с такой же страстностью, как и с самим архимандритом. Но это его не огорчило. Тем более что Софья сама ему в этом призналась.

Отшельник до сих пор помнил, как, ложась с ним впервые в постель, эта «православнокрещенная полуеврейка-полуполька» назидательно поучала его:

«Запомните, Орест: истинные священные девы — не те, на коих вы молитесь в храмах, а те, на которых вы молитесь в постели. Ибо постель — и есть тот священный храм, в лоне которого зарождается все наше греховнопадшее человечество!»

Эти-то слова он как раз и запомнил лучше какого бы то ни было библейского канона. А когда Орест высказал опасение, что, узнав об их постельной связи, архимандрит может приревновать его, Софочка не менее назидательно изрекла: «Что вы, Орест! Архимандрит понимает, что вы — талантливый мастер. А талантливому мастеру всегда нужны деньги и женщины, причем сейчас, всегда и сразу, чтобы он никогда понапрасну не отвлекался на поиски одного и другого! Так могу ли я не стараться во имя такого мастера? Тем более что значительная часть тех больших денег, которые он получает за ваши иконы, так или иначе оседает в этом вот, в моем то есть, доме. Я не слишком откровенна с вами, мой канонически непоколебимый мастер Орест?»

Софа и сама была достойна кисти любого из великих мастеров. Ее лицо совершенно естественно вписывалось в те иудейские формы ликов, которыми были отмечены работы раннехристианской иконописной школы. Отшельник так до сих пор и не смог объяснить себе, почему же так и не «срисовал» Софочкин лик хотя бы на одну из икон. Почему он не сделал этого, хотя бы из чувства признательности Софье? Почему на всех его работах по-прежнему «проявлялась» смуглолицая, темноглазая, с выразительными чувственными губами и высокой шеей подольская красавица Мария Кристич, в которую Орест был давно и безнадежно влюблен?

Однако не повезло только лику Софьи. Что же касается ее «бренных телес», то Отшельник рисовал их с тем же упоением, с каким упивался ими во внебрачном, «архимандритском», как он его называл, ложе. Несколько картин которых Софочка продала своим богатым знакомым за большие деньги, тем и отмечены были, что оголенная женщина на них соединяла в себе лик «Девы Марии Подольской» с «бренными телесами» Софьи. Причем никаких вопросов такое соединение у нее не вызывало.