Князь Кий: Основатель Киева - Василий Седугин Страница 11

В одном из огородов он увидел розы. Огляделся. Никого. Перемахнул через жердевую ограду, нарвал букет и быстро выскочил на улицу. Никто его не заметил.

Он направился в Акрополь. Стража его пропустила — пропуском ему был тот же документ из войскового отряда. Он стал прохаживаться в скверике напротив дворца градоначальника, размышляя, в какой комнате она может находиться. Только не на первом этаже. Там живёт прислуга, находится кухня, там шумно. Нет, жилые комнаты наверху. С террасы второго этажа вовнутрь помещения вели четыре двери. За которой из них скрывается Тамира? Хотя бы на мгновение вышла, тогда бы он действовал наверняка. Но она не показывалась. К тому же перед главным входом прохаживался стражник, мимо него никак не проскочить.

Кий ждал долго. Уходил из сквера, снова возвращался. Надвигалась темнота. Наконец он заметил, как стражник, долговязый и худой, повертел головой туда-сюда и, воровато крадучись, нырнул в подвальное помещение. Не иначе как к какой-нибудь прислуге принять чарочку-другую, чтобы веселее прошло время дежурства.

Не успела за ним закрыться дверь, как Кий подскочил к перилам нижней террасы, перебросил цветы на террасу второго этажа и по резному столбу быстро вскарабкался на неё. Присел, огляделся.

Тихо. Так за какой же дверью находилась дама его сердца?..

Дверь напротив была открыта. Он осторожно заглянул в комнату и увидел Тамиру. Он даже не поверил своим глазам. Но влюблённым везёт иногда!

Тамира сидела за столом, перед ней горела Свеча, она склонилась над книгой (край ее виден был Кию). Напротив неё висело зеркало, в нём отражалось её смутное изображение.

Кий приподнялся, отворил дверь шире и вошёл в комнату. На него пахнуло духами и ещё чем-то тёплым, женским, волнующим.

Пламя свечи заколебалось. Тамира оглянулась, увидела его, и в её глазах появился ужас, рот открывала для крика. В какие-то доли мгновения он понял всю жуть своего положения: она закричит, набегут слуги, охранники, его схватят как вора и отрубят голову на площади или казнят ещё более страшной, изощрённой казнью. И чутьё подсказало ему единственно верное решение: он упал перед ней на колени и протянул цветы, прошептав умоляюще:

— Не бойся! Это я! Ты видела меня на ипподроме! Я люблю тебя!

Она его узнала и подавила крик, но продолжала смотреть на него широко открытыми глазами, в которых постепенно угасал ужас и на смену ему приходили растерянность, удивление.

Она спросила:

— Но как ты мог?..

— По столбу. А потом перемахнул через перила, — простодушно ответил он.

Его простота и наивность поразили и восхитили её. Она не отрываясь смотрела на него, и вдруг лицо её оживилось, она фыркнула, а потом стала смеяться. Она так заразительно смеялась, что и он заулыбался, смущённо, неуверенно, а потом махнул рукой и развеселился окончательно, правда, не зная над чем.

— Ну хорошо, давай твои цветы, — сказала она. Приняла от него букет, понюхала. — Только тебе надо немедленно уходить. Немедленно. Давай провожу.

Она накинула лёгкий плащ с капюшоном и, взяв его за руку (маленькая ладошка утонула в каменной ладони), повела в дверь, скрытую за шторами. Потом они спустились по тёмной лестнице в узенькое помещение. Повозившись с затвором, Тамира открыла дверь, и они оказались в саду. Среди деревьев темнота была плотнее и гуще, в вечернем небе появились первые звёздочки.

— Осторожно, — сказала она. — Не делай резких движений. Сад охраняется собаками.

Почти тотчас из кустов неслышно явились три огромных пса, утробно зарычали. Тамира погладила собак, успокаивая:

— Тихо, тихо. Свой, свой. Тихо.

По едва видимой во тьме тропинке она вывела его к железной ограде с решетчатой калиткой. Сняла замок, сказала:

— Быстрее уходи.

Он — шёпотом:

— Когда мы встретимся?

— Иди. Скорее уходи!

— И всё же — когда?

Она чуть помедлила, ответила:

— Завтра. Как свечереет. Здесь, у этой калитки.

— Придёшь?

— Беги, беги быстрей! Если увидит охрана...

Он легонько сжал её маленькую тёплую руку и скрылся в темноте. Тамира продолжала стоять затаённо улыбаясь.

В детстве у Тамиры проявилась черта характера — упорство, за что мама в шутку называла её «упёртой». Нельзя было оторвать её от дела, будь то шитьё платья для куклы или решение задачки по арифметике. Когда пытались отвлечь от важного, но её мнению, занятия, она поджимала губки и не отвечала на зов, пока не заканчивала начатое дело. Но в целом она росла девочкой послушной и покладистой, мама на своём не настаивала, а, наоборот, поощряла её «упёртость».

Детство у неё прошло как обычное детство: папа, мама, дом, прислуга, куклы, летние выезды на море, рыбалки с отцом на Днепре и, конечно, учёба, как было принято в аристократических семьях. Ей нанимали греческих учителей, которые вдалбливали в её головку греческий язык и литературу, географию, историю и философию, и она упорно постигала новые истины.

А в пятнадцать лет ей вдруг стало ясно, что это ерунда, не важное, второстепенное. Есть только одно достойное дело, чтобы посвятить себя ему, себя всю. Это главное — любовь. И она влюбилась в учителя философии, только что прибывшего из Греции, тридцатилетнего грека Деметрия. Когда он приходил на занятия, она глядела в его чёрные глаза, худощавое лицо с горбатым носом, и ей казалось, что никого прекрасней его не может быть на свете. Учитель сердился, что она не понимает простых философских категорий, а она и не старалась их понять: ей важно было видеть его, слышать его голос и внимать ему.

Мать, видно, догадалась, в чём дело, и Деметрий был срочно заменён другим учителем философии, старым и скучным. Впрочем, и Деметрия Тамира быстро забыла.

Но любовь продолжала жить в её сердце. Когда оставалась одна в комнате, то подолгу смотрелась в зеркало и видела, как она красива: красивы её широко поставленные синие глаза, брови вразлёт, чувственные губы. Она красива — и она это видела в глазах вчерашних мальчишек, её ровесников, которые вдруг стали смотреть на неё с опаской и восхищением. Она красива — и это она читала в мимолётных взглядах мужчин. Ей льстили их взгляды, но и только; они не трогали и оставляли равнодушным и холодным её сердце. И этот упорный, настойчивый взгляд высокого и красивого парня на ипподроме сначала вызвал у неё только раздражение. Но когда возле коляски они взглянули друг другу в глаза, она вдруг почувствовала, как горячо стало в груди, как в ней всё задрожало от ликования и ожидания чего-то необычного и восхитительного. А после этой встречи не покидало её это восторженное чувство, но к нему прибавилась тревога. Тревога мешала думать, и она поняла, что хочет снова видеть его. И она, с трудом дождавшись следующего вечера, вышла в сад. Девичья гордость заставила её, прячась за деревьями, убедиться, пришёл ли он. Он стоял на той стороне улицы, возле купеческого дома и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Она засмеялась, тихо и радостно, немного помедлила, а потом отомкнула калитку и вышла на улицу. Он, увидев её, быстро перебежал дорогу и остановился перед ней, взволнованный. Он не очень верил, что она придёт, и её появление во многом было неожиданным для него.