Царица сладострастия - Александр Дюма Страница 11

Эта женщина и этот мужчина обменялись взглядами, значение которых открылось мне позднее. Аббат, казалось, говорил: «Вот соперница, которую я привез, и вы будете нуждаться во мне как никогда». Госпожа ди Верруа принимала его поддержку с горькой досадой, но все же принимала.

— Добро пожаловать, сударыня, — сказала мне свекровь, — хотя вы и заставили себя ждать.

— Дороги оказались плохи и не помогли нам в нашей спешке, — попытался оправдаться мой муж.

— Это не имеет значения; вы были в пути на четыре дня дольше обычного; могли бы приехать и пораньше: ее королевское высочество напомнило мне об этом еще вчера вечером.

— Заигравшись на тропинках, можно и забыться, — сказал аббат.

— Кто это играл? — вспыхнув, спросила г-жа ди Верруа.

— Я, сударыня, — быстро ответил граф.

— Они, — добавил великодушный аббат.

— О! Так вот с каким нетерпением ты рвался к матери! Я запомню это. Граф ди Верруа опустил голову, не решаясь возразить. А я была удивлена и озадачена больше, чем он, ибо происходящее было совсем ново для меня: как бы строги и непреклонны ни были мои отец и мать, они никогда не стали бы разговаривать так ни с одной из дочерей.

Громадный темный дворец с вымощенным плитами полом и мраморными ступенями сковал мое сердце льдом; стемнело, дымящиеся факелы освещали ближайшее пространство, но широкие галереи оставались в тени и выглядели в самом деле ужасающе. Госпожа ди Верруа шла рядом и разглядывала меня как купленный товар или парадную лошадь, на которой придется выезжать на следующий день. Она первой вошла в огромный зал, где собралось двадцать или тридцать более или менее близких родственников семьи ди Верруа, и всем им я должна была сделать реверанс.

Их одежда показалась мне странной, лица — серьезными, как будто эти люди сошли с семейных портретов, получив от управляющего замка разрешение покинуть на минутку рамы картин. Впрочем, почти все они были люди очень знатные и занимали важные должности при дворе. Моя свекровь была придворной дамой герцогини Савойской, все еще остававшейся регентшей или, по крайней мере, обладавшей ее властью, благодаря чему г-жа ди Верруа имела большое влияние при дворе и широко пользовалась им, но не столько для поддержки друзей, сколько для того, чтобы навредить тем, кто был ей неугоден.

В тот день я совсем не запомнила тех, кому меня представляли, видела все как в тумане, настолько пугали меня огромные глаза свекрови.

Меня подводили то к одному, то к другому гостю, называли его имя и говорили:

— Поздоровайтесь, графиня!.. Это ваш дядюшка, господин… Поздоровайтесь, графиня, это ваша кузина, госпожа…

О Боже! Сколько же их у меня, этих дядюшек, кузин, и всем надо делать реверанс! Знакомство длилось более полутора часов. Я умирала от голода и еле сдерживалась, чтобы не заплакать.

Мой муж шел сзади, как ребенок, привязанный к нашим юбкам. Он показался мне совсем маленьким, и не знаю, то ли детское безрассудство, то ли женская глупость тому виной, но я всей душой привязалась к нему как раз поэтому, привязалась сильнее, чем это могло быть, если бы он командовал всем этим парадом, вместо того чтобы подчиняться.

Между тем, я бросала завистливые взгляды на буфет, заставленный мороженым и фруктами. К нему подходили все, кроме меня, той, в честь которой он был здесь поставлен. Это были настоящие танталовы муки.

И тут я на минуту взбунтовалась, хотя до сих пор не понимаю, как могла на это решиться; я оставила своего седьмого троюродного брата (он замер посреди зала как вкопанный), направилась в дальний конец большой комнаты, прямо к тому месту, где у стола с подносами и бокалами стоял чрезвычайно лощеный и чрезвычайно солидный господин, и попросила его обслужить меня. Он очень быстро подал мне апельсин и что-то еще в изумительно красивой серебряной посуде. Свекровь удивленно посмотрела на меня: я уверена, что с этой минуты она уже считала меня способной на что угодно. Мой поступок насторожил ее, и она решила держать меня в строгости, полагая, что это единственный способ заставить меня подчиняться ей.

Может быть, именно этой ее ярости, вызванной моим голодным желудком, я обязана несчастьем всей моей жизни!

Проглотив апельсин и не помню что еще, я снова подошла к г-же ди Верруа, которая ожидала меня, поджав губы.

— Не знаю, сударыня, — сказала она, — быть может, при французском дворе и не принято отвечать на приветствие родственников, но двор Турина все еще придерживается этих правил, предупреждаю вас.

Аббат делла Скалья состроил мину и сделал жест, означавший: «Ну, что я вам говорил?»

Не знаю, что бы произошло, если б слуги не пригласили гостей к ужину, позволив мне вздохнуть с большим облегчением. Я поняла, что высокое положение — тяжелая ноша, и с умилением вспомнила прошлое, мою маленькую комнату, сестер, наши радужные мечты и нашу свободу!

Ужин длился бесконечно: гостей обслуживали по-королевски, с пышностью, превосходящей роскошь трапез в домах наших вельмож; в Савойе знать была не так разорена, как во Франции, она не пострадала от войн Лиги, эшафотов г-на де Ришелье и баталий времен Фронды; большинство савойских семей могли черпать свои богатства прямо из сокровищниц, пополненных несколькими поколениями предков.

Наконец, мы поднялись из-за стола и могли подумать об отдыхе. Меня торжественно повели в парадные покои: свекровь уступила мне их, не преминув заметить, что эту честь я должна оплатить послушанием.

Вот дословно то, что она мне сказала:

— С этого дня я ничто в этом доме, теперь вы будете управлять им.

Но увидев, что я встрепенулась, добавила:

— Не буду возражать, если вы попросите у меня совета; но если я дам его, то потребую, чтобы вы ему следовали. Я знаю эту страну, и знаю хорошо; вы же с ней незнакомы, вы молоды, а я стара: следовательно, есть все основания для того, чтобы вы меня слушались.

Я была в замешательстве и не знала, что ответить. Муж пришел мне на помощь:

— Госпожа ди Верруа будет счастлива подчиняться вам, как делаю это я, матушка, и вы найдете в нас одинаковое смирение, одинаковую почтительность.

Я не могла опомниться от удивления, настолько все, что я увидела, смущало меня: такая роскошь, такое богатство наряду с безоговорочным рабством представлялись мне, совсем молоденькой девушке, странной формой существования. Я понимала, что для г-на ди Верруа подобное поведение было противоестественным и чувствовала: он стесняется меня и, наверное, в большей степени — других. Мне не терпелось остаться с ним наедине и объясниться. Муж пошел проводить мать, но я надеялась, что он вернется ко мне. Какое-то время я прождала его стоя, не желая ложиться спать, однако, после того как пробило полночь, служанки раздели меня. Я оставила у себя Марион, она уложила меня в постель, и мы проболтали почти до двух часов ночи. Бедняжка падала от усталости, и я отослала ее. Еще несколько минут я боролась со сном. Но в конце концов глаза мои закрылись сами собой.