Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой Страница 12

– Ты что же это, голова неразумная, от государевой службы удумал воротить его к дому? – Кустистые брови сдвинулись козырьком над карими глазами, обозначив неминуемый государев гнев.

– Да не годен он к службе тебе, государь! – загорячился Данила, забыв о недавних своих страхах. – Какой из него воитель? Вот уж о ком молва молвит: дай боже нашему теляти волка поймати! Окромя кухонного ножа, в руках отродясь ничем не владеет.

– Аль немощен таков? – удивился казачий предводитель. – Тогда бери его – кашу из котла у меня и без него есть кому ложкой черпать!

Данила оскорбился за внука.

– Куда там немощен! На моего Тимошу по темному времени два бурлака единожды в переулке натолкнулись. Думали – вот, бредет куль с калачами, ан оказалось – молодец с кулаками! И поныне свистят по Волге через выбитые зубы!

Государь искренне, откинувшись в седле, расхохотался, и Данила увидел, что и у него передний верхний зуб вышиблен напрочь.

«Прости, господи, неужто обидное что ляпнул!» – вновь испугался Данила и, зыркнув глазами на церковные купола, торопливо перекрестился.

Кто-то из казаков подал звонкий голос, подсказал так вовремя:

– Батюшка-государь, а не тот ли это малый, что с братьями Опоркиными к нам под Яицким городком прилепился?

– Вона што-о! – Предводитель перестал смеяться, теперь темно-карие глаза его глядели на Данилу тепло и не грозно. И вновь обнажил щербинку верхнего ряда зубов. – Как же, как же, купчина! Помню я того письменного отрока. Определил я его Ванюшке Почиталину в добрые помощники указы мои самодержавные множить, – и к одному из своих соратников повернулся: – Андрей Афанасьевич, вели покликать того Тимошку не мешкая пред мои очи.

Через несколько минут, пока государь – а может, и самозванец, бог ему судья! – выспрашивал у Данилы о Самаре: много ли там служилых людей и каковы числом там пушки, в сопровождении Маркела Опоркина прибыл на площадь крайне встревоженный зовом Тимошка. Был он в седле на вороном коне, в ладно подогнанном казацком кафтане. А на поясе – добрая сабля, за поясом – пистоль, у седла торчком дыбилась пика с конским хвостом под наконечником.

Увидев Тимошу, Данила искренне ахнул, руками всплеснул и не успел по-стариковски запричитать на раннюю ратную службу внучка, как Тимошка ловко слетел с седла и очутился рядом с дедом, подхватил под руку, помог встать с уставших колен.

– Дедушка, ты как здеся очутился? – И к предводителю: – Батюшка-государь, не вели казнить его, ежели в чем и обмишулился по старости лет! Добр он к людям всю жизнь и справедлив бескорыстно, о чем многие сказать тако же могут, душой не покривив.

– Так ли? – усомнился предводитель и снова суровым взглядом уставился на Данилу, левой рукой подбоченясь, а правой держа повод у луки киргизского седла. – Не знавал я средь купеческого племени справедливых да бессребреников! Одни лихоимцы да воры!

Рядом с Данилой, коленями в дорожную пыль, опустился Маркел Опоркин. Страшась, что государю недосуг выслушать его, сбивчиво рассказал, как двадцать лет назад, приехав в погорелый Яицкий городок, Данила Рукавкин выкупил его от долговых публичных побоев и тем спас от позорища и полного закабаления. Упомянул и о его беспримерном по отваге хождении в Хиву и о том, что Данила в доклад к войсковой казне, без возврата, дал сто рублей на выкуп из хорезмского плена старого яицкого казака Демьяна Погорского.

– Государь-батюшка! Ведом нам Данила по изрядному многолетию! – Еще кто-то из казачьей толпы подал голос в защиту Рукавкина. – По Тимошкину душу он здеся, а не симоновским подлащиком и соглядатаем.

– Гляди-ка што получается! – Предводитель левой рукой махнул по усам. – Едва ль не все яицкое войско поручается за тебя, купец! Ну ин так и быть! Вижу я, Данила, что человек ты до дна масляный, всем хорош. Качнулась пред твоими очами пеньковая петля, да, к счастью твоему, мимо. Целуй государю своему руку. А Тимошку я тебе, старина, не верну. Самому дюже надобен грамотей.

– Дитя ведь, государь-батюшка, – начал было жалобить предводителя Данила, поцеловав протянутую ему широкую руку. – Малолеток, девками еще не целован…

Тимошка вспыхнул, дернул деда за рукав кафтана.

Предводитель снова заразительно захохотал, откинувшись крепким телом и раскачиваясь в седле. Конь, не понимая происходящего, всхрапнул, ударил копытом о землю.

– Ух ты, старый хрыч! Не иначе, уморить меня нынче удумал! Ах, братцы, какая у купца печаль: утаи, боже, чтоб и черт не узнал, а то беды не миновать! Что же это получается, детушки? Ваш собрат девками ишшо не целован, а вам и горя мало? Слышь, Тимошка, а есть ли невеста на примете? Говори, как на исповеди! Я тебе таперича и государь и патриарх заедино.

– Есть, батюшка-государь! – Тимошка полыхнул алыми щеками: вспомнилась несравненная Устиньюшка. – В Яицком городке казацкая дочь Устинья Кузнецова!

Из толпы тут же не менее удивленный голос раздался:

– Гляди-ка! Эт когда ты с моей сестрицей-то сговорился? Вот так хабарновость нашему дому! – К предводителю протиснулся верховой казак, лет под тридцать, может, чуть меньше, снял шапку, назвался с поклоном: – Брат я той казачке, государь, Егор Кузнецов.

– Вот и славно! – Государь повеселел. – Видишь, Тимошка, есть и сродственник тебе в моем воинстве. Офрунтим днями Оренбург, повесим тамошнего губернатора-собаку на семи ветрах качаться меж столбов скрипучих. Опосля этого пошлю войско побить полковника Симонова. Тогда и свадьбу сыграем. Поп в колокол, а мы в ковши ударим! Самолично за посаженного отца тебе буду, Тимошка! – Предводитель повернулся вновь к одному из высоких ростом атаману: – Андрей Афанасьевич, выдай купцу Даниле проездную бумагу, чтоб нигде да не приключилось с ним какой задержки, когда надумает отбыть в свою Самару. Слышь, Данила, передай самарцам, чтобы ждали меня в самом скором времени. Погодя трошки от Оренбурга я прямиком на Москву двинусь! Стану силой добывать коварством похищенный у меня самодержавный, родителем завещанный трон и Москву белокаменную! А покедова прощевай, купец!

Предводитель махнул рукой, давая знак свите ехать далее после столь непредвиденной задержки. Войско, поднимая пыль, потянулось из Илецкого городка в сторону Россыпной крепости: поход на Оренбург продолжался без малейшей задержки.

Маркел Опоркин поспешил сесть в седло.

– Тимоша, догоняй нас! А ты, Данила, будь здоров! Даст бог, свидимся еще, караванный старшина. Готовь самовар, глядишь, через месячишко, а то и на покрова, подступим к твоей Самаре. Так ты даже не супротивничай нам, – добавил Маркел с улыбкой и помахал на прощание рукой.

– Рад буду всех вас видеть! – прокричал Данила вслед отъехавшему давнему товарищу. Потом пытливо глянул Тимошке в глаза: – Взаправду ли это был государь, Тимоша? Не лиходей ли самозваный?

Тимошка ничего не ответил, помог деду сесть в седло. Пропуская обоз и пушки, прижались к плетню богатого, под тесовой крышей шатрового дома казацкого атамана Ивана Творогова. Это он повел за собой полк илецких казаков, сдав перед этим крепость без боя мятежному воинству и вновь объявившемуся государю Петру Федоровичу.