Шпоры на босу ногу - Сергей Булыга Страница 13

Солдаты, явно оробев, поспешно подобрались в седлах и нетерпеливо забренчали уздечками.

– О, вот это уже другой разговор! – Дюваль тронул поводья, выхватил из ножен саблю и, махнув ею в сторону леса, не без насмешки воскликнул: – Вперед, верные сыны Франции!

И отряд съехал в сугроб, начинавшийся сразу же за дворовыми постройками.

Вольтижеры – славные ребята. Никто не сравнится с ними не только в меткости стрельбы, но и в искусстве маневрирования на пересеченной местности. И это не удивительно, потому что именно вольтижеры всегда первыми выставляются в авангард и служат застрельщиками в начинающихся баталиях. Так и в этой жаркой сшибке за голый безымянный холм они действовали в высшей степени грамотно и слаженно: то поднимались на него, то есть на холм, и застывали в неприступном батальонном каре, а то отступали с него. И отступали всякий раз по-разному: то общей колонной, то повзводно, а повзводно тоже переменно – то слитно, а то в шахматном порядке, время от времени переменяя фронт и ведя пальбу то с остановками, направо-налево рядами, а то на ходу. То есть, как вы правильно напомнили, вначале так: «Пол-оборота приняли, пали!», а после круто поворот – и снова на холм, и там построили каре, противник – кавалерия – на них, и тогда их капитан командует: «Сомкни ряды! До верного!.. Пали! Пали!». И так они стоят, палят, выдерживают две, а то и три атаки, а после снова перестроились – и начинают отходить, а капитан опять: «Повзводно направо-налево огонь!». И так два с половиной часа кряду. И только после этого они вернулись в общую колонну. Так что чего и говорить, шуму тогда было наделано немало, русские, отстояв высоту, ликовали, и тотчас отправили Старому Лису победную реляцию, что де они у Нея оторвали две дивизии и уложили их в лоск. Старый Лис прочитал…

Но мы, простите, отвлекаемся. Так вот! Воспользовавшись тем, что всё внимание русских было неослабно приковано к трем сотням славных вольтижеров, Дюваль беспрепятственно – и, главное, совершенно незамеченным – покинул общую колонну и повел свой маленький отряд сперва по дну лощины, после взял круто направо в лес, и там, в лесу, по возможности избегая дорог, еще не менее трех верст шел едва ли не в противоположном нужному ему направлении… И только после этого вдруг резко двинул так, потом еще вот так… То есть совсем запутал след. И ружейная пальба уже давно затихла. Да и Мари заметно устала. А Мари нужно беречь, Мари нужно любить. И вообще, кто он такой без Мари?!

Вот примерно такие слова нашептывал сержанту его внутренний голос. Но сержант никогда к этому голосу не прислушивался, а руководствовался только здравым смыслом. А здравый смысл гласил, что сейчас сержанту прежде всего нужно построить – во всех смыслах – своих подчиненных. И сержант строил, как мог. Во-первых, своим собственным примером. То есть он всегда был впереди – и через буерак впереди, и в поле, на открытое пространство, под возможный обстрел, тоже выезжал только первым. А во-вторых, он великолепно ориентировался на местности и не делал из своих знаний никакого секрета, а даже наоборот, то есть при первой же возможности говорил солдатам, что, например, сейчас они выйдут на просеку. А потом на развилку дорог. Потом еще куда-нибудь. И так оно всякий раз и случалось. Так что его подчиненные всё больше и больше убеждались в том, что он здесь всё знает. И это даже не справляясь с картой! Сержант видел, как это их удивляет, и отворачивался, чтобы скрыть улыбку. Потому что чего здесь особенного, думал сержант, он же ту карту почитай что битых полчаса рассматривал, вот и запомнил ее всю в деталях. И это еще что! А вот вы возьмите, думал он дальше, две полных колоды, по пятьдесят четыре листа, перетасуйте и разложите в любом угодном вам порядке, а после дайте мне на это посмотреть ровно сто восемь секунд, то есть всего по одной секунде на каждую карту…

Только сейчас глупости всё это, сердясь сам на себя, думал сержант, и, чтобы придать отряду еще больше единства и бодрости, он время от времени останавливался, смотрел в каком угодно направлении, строго хмурился и говорил:

– А вот туда нельзя! Поворачиваем!

И поворачивал туда, куда ему и так было нужно – по карте.

Но кто это знал! И поэтому когда кто-нибудь из солдат спрашивал, почему это они вдруг повернули и почему туда нельзя, сержант отвечал:

– Там деревня! С русским гарнизоном.

Или, в другой раз:

– Там казаки. Костер жгут. Слышите?

Солдаты слушали, слушали, но так ничего и не услышали. Но и не спорили.

Как и не спорили они тогда, когда сержант, посчитав, что пора уже встряхнуть их как следует, крикнул зловещим, приглушенным голосом:

– Противник слева! За мной!

И кинулся направо, к лесу. И все дружно кинулись за ним. Никто даже, похоже, не оглядывался. И получился вот такой маневр: отряд, в относительно сносном порядке, спустился в низину, там, тоже не скопом, а командир-груз-эскорт на рысях вошли в довольно глухой старый ельник, там перешли на шаг и вскоре вышли, точнее, продрались на просеку, еще шагов с пятьсот прошли по этой просеке – и выбрались на вполне приличную, просторную поляну. Эта поляна сержанту понравилась, и он наконец скомандовал остановиться. А после, спешившись, приказал и им всем тоже спешиться и размундштучить лошадей. И осмотреть их, привести в порядок. Ну, и прочее, всё по уставу, без каких-либо послаблений. Но и без мелочных придирок. Потому что, как всякий уважающий себя командир, он никогда до подобного не опускался!

Но к делу. И по существу. Так вот, заботливо осмотрев Мари – нет ли у нее где потертостей или засечек, – сержант побаловал ее кусочком сахара (и у него осталось еще два, то есть до ставки как раз хватит) и оглянулся на своих солдат, посмотреть, чем они заняты. Ближе всех к сержанту оказался мамелюк, он стоял совсем рядом и все еще продолжал возиться со своей лошадью. И его лошадь того стоила, с уважением подумал сержант – она была чистых кровей, ладная, холеная. А вот зато стоявшая сразу за ней кирасирская лошадь – это совсем никакая не кирасирская, тут же отметил сержант, потому что уж слишком она малорослая. Да еще и хозяин ее запустил, вон какая она неухоженная! И вообще, это совсем не его лошадь, вон как она его еще дичится, где он ее взял, у кого? И, главное, как взял?! Сержант еще раз посмотрел на эту несчастную лошадь и строго сказал:

– Вальтрап поправь! Как бишь тебя?

– Чико, сеньор, – охотно ответил неаполитанец, а вот исправлять свою небрежность совсем не спешил.

Сержант нахмурился и подумал, что такому наглецу только чего позволь, так он после проймет любого, и поэтому…

Но дальше он додумать не успел, потому что Чико вдруг сказал:

– У вас, вижу, медаль, сержант. Прямо огнем горит! А разрешите спросить: за что она вам?

Сержант смолчал, как будто не расслышал, и повернулся к австрийцу, гусару. Это, подумал он, Франц, кажется. Да, точно Франц. Стоит, любезно улыбается. А ведь и он тоже попался к Оливьеру! Значит, не такой уж он добряк и простак, каким хочет показаться. И вообще, сердито продолжал думать сержант, тут только начни спрашивать, как и за что этих милейших молодцов загребла военная полиция, так ведь все они как один станут клятвенно утверждать, будто они пали жертвой форменного недоразумения, досадной ошибки, навета! Но, с другой стороны, а какое ему дело до их прошлого? То прошлое, как сказал генерал, зарыто и закопано, даже затоптано. К тому же, сейчас важно только настоящее, то есть эти оставшиеся пятнадцать верст! Поэтому, еще раз осмотрев вверенных ему солдат, сержант решил их приободрить – и сказал: